Чужестранцы

-- Это -- дурные и глупые мальчики. Не слушай их!

И мать снова повторяла теоретическое положение о безразличии национальностей и об одинаковом праве людей на любовь и уважение.

О, если бы было так!..

Тринадцатилетняя Соня вернулась с матерью из Сибири, на родину, в один из грязных густо-заселенных городков еврейской оседлости, где богатые евреи жили королями, а бедные были похожи на нищих и еще на сельдей в бочонке, где из каждого угла выставлялась или голая нужда, или голое нахальство, где люди изощрялись в хитрости, чтобы заработать одну селедку и фунт хлеба на день, и где даже евреи, когда желали посильнее оскорбить противника, ругали его жидом. Здесь Соня поступила в гимназию. Некрасивая, с смуглым лицом, с косившими глазами навыкате, сутуловатая и несуразная, она очень скоро узнала, что далеко не все люди имеют право на любовь и уважение окружающих. Жилось им с матерью скверно: хлеб, лук да селедка -- главная пища еврейской бедноты -- бывали часто и их пищей.

-- Опять наелась луку?.. Уйди, с тобой, стыдно ходить!.. -- говорили Соне подруги по гимназии.

-- Надо, Соня, учиться. Умрет старая бабушка Сарра, умру я, ты останешься на свете одна. А ты -- девушка бедная и некрасивая. Что станешь делать, если не научишься сама кормить себя? -- говорила ей мать.

Соня и сама хорошо знала, что она -- некрасивая и бедная, и что ее любят на свете только два человека: слепая и страшная от старости бабушка Сарра да мать, быстро стареющая, постоянно больная и печальная и с каждым годом делающаяся все больше и больше похожей на бабушку Сарру. Не станет этих двух людей -- не станет никого...

И скоро не стало никого. Осталось только два могильных холма с водруженными на них обломками серых камней, испещренных острыми знаками еврейского алфавита...

Соня кончила гимназию, но она не знала, как теперь быть и что делать. Надо было научиться чему-нибудь такому, что давало бы возможность зарабатывать кусок хлеба. Когда была жива мать, они решили, что Соня сделается акушеркой. Больше идти некуда, потому что такую некрасивую еврейку не примут ни в контору, ни к нотариусу, ни письмоводительницей в съезд мировых судей, ни кассиршей в аптеку; даже если она сделается зубным врачом, -- которых так много в городах еврейской оседлости, что на них не хватает зубов, -- никто не пойдет к ней больше одного раза... Соня продала свою золотую медаль и поехала в Киев учиться акушерству и фельдшерству. Здесь она отдохнула от оскорблений и одиночества, потому что в Киеве, как и в Сибири, нашлось много людей, которым было все равно, жидовка она или русская, и которые, как мать когда-то давно-давно, говорили, что все люди -- братья между собою... В кругу этих людей Соня научилась смеяться, старообразное лицо девушки как-то помолодело и на нем чаще стало появляться отражение чистой девичьей души, готовой забыть все обиды и снова поверить в мираж человеческого счастья.

Жизнь в Киеве, хорошая жизнь, светлым пятном выделяется в воспоминаниях Софьи Ильиничны, и к этому светлому пятну она обращалась потом, как к другу, способному утешить и поддержать в минуты скорби и отчаяния. Да, эта жизнь пролетела быстро, как пролетает по небу метеор, как скользит в воздухе ласточка... А потом стало темно, а впереди -- еще темнее...

Софья Ильинична получила диплом акушерки-фельдшерицы. Настало время работать, трудиться на благо других: ведь все люди -- братья между собою?.. Было время "недорода", который пучил мужику брюхо и заставлял его есть древесную кору пополам с мякиной! Туда! К ним! Там не надо красоты, там надо только одно доброе сердце да искреннее желание помочь ближнему, да не боящиеся черного труда руки...

Но туда ее не пустили.

-- Хаек и Ривок не надо! -- сказал член управы, рассматривая документы, и отложил прошение, Софьи Ильиничны в сторону.

Однажды дело совсем было сладилось: Софье Ильиничне было дано место, и она собиралась уже ехать в деревню. Но и тут явилась преграда: представитель от епархиального ведомства, отец Герасим, нашел неудобным иметь акушерок еврейского вероисповедания и на происходившем в то "время уездном земском собрании запротестовал против назначения Софьи Ильиничны.

Но вот, следом за недородом, появилась и холера. Софья Ильинична опять начала искать места, и на сей раз ею не побрезговали. С жаждою труда, подвига самопожертвования и самоотвержения, приехала она в зажиточный поселок на Волге, чтобы работать при холерном бараке. Но и здесь ее ждало разочарование, быть может, уже последнее, но зато и самое горькое.