Из кожаной сумы Мирко извлек шерстяной клетчатый платок, размером три на три локтя, и второй платок – длинный и узкий, который желтоволосый воин зачем-то – для тепла, видно, – вязал на шею. Потом он достал нож, похожий на лист тростника, остро заточенный с обеих сторон. На рукояти была медная насечка в виде кольца, на котором держались три камня. В центре все камни были соединены то ли спицами, то ли лепестками, так что в целом получалось этакое колесо. До сих пор Мирко не приходилось видеть таких символов, и он не знал, что и думать про нож, – вдруг он таил в себе какое-то зло и его следовало если не уничтожить, то как-то заклясть? А вдруг, наоборот, нож был тем единственно светлым, человеческим, что еще оставалось у этого непонятного воина? Мякша в замешательстве отложил нож, не зная, что с ним делать. В сумке лежали еще два тула со стрелами, годными только для простого лука, – для боевого двойного они были слишком коротки. И, наконец, на самом дне оказались гусли, очень необычно устроенные: на дубовую раму, украшенную причудливым узором, в котором переплетались без начала и конца стебли и цветки, были натянуты серебряные струны. Смысл своих, мякищенских узоров, а также и то, что любили вырезать да вышивать полешуки, полянины или хиитола, Мирко читал без труда. Здесь же все было загадочно и неопределенно, словно какое-то сильное чувство или явление, находясь совсем рядом, было недоступно и ускользало. А еще гусли украшала серебряная пластина, на которой были изображены два диковинных зверя, вставших друг перед другом на дыбы. У этих зверей были конские гривы и морды, ноги заканчивались тремя долгими когтищами, а хвосты были тонкие, длинные, с кисточкой. Похожий хвост, только без кисточки, был у кота, которого волк прогнал в лес.
Мирко ущипнул из любопытства одну из струн – и гусли (он называл пока это гуслями) отозвались чистым грустным эхом. Тогда мякша провел по струнам всеми пальцами – вроде того, как делают гусляры: печальный, как клич улетающих стай, но прекрасный, как живой родник, перебор прозвучал здесь, на сельском дворе у конюшни, странно и чуждо.
– Что это там у тебя? – подошел Ахти, уже управившийся с другой сумой. В ней вещей было побольше, только все не такие интересные: три тула с полянинскими стрелами, порты, подшитые кожей, для верховой езды, крепкие сапоги с жестким голенищем, новая шапка-колпак, конопляная рубаха, плотный черный плащ, а также деревянная резная ложка и такая же кружка с крышкой.
– Да вот, гусли какие-то ненашенские, – показал Мирко находку.
– Вот это да! – поразился Ахти. – Никогда таких не видывал.
– Отец с поля вернется – покажи ему.
– А ты почем знаешь, что отец на кантеле играет? – опять удивился хиитола.
– По пальцам догадался, – ответил Мирко. – А еще вот… – Он указал на нож.
Ахти взял его с осторожностью, повертел в руках, осмотрел насечку и, почесав макушку, спросил:
– И про это ничего не ведаешь?
– Нет, – разочарованно вздохнул Мирко, перебирая стрелы, нет ли какого изъяна, – а ты?
– Немного. Догадываюсь, – неуверенно согласился парень. – В старой кузнице на камне такое же выбито. Та кузня древняя – ее еще, говорят, вольки ставили. А значит это – колдуны говорили, что весь мир на сих трех камнях стоит, а камни как бы все поодиночке, но этим меж собой связаны.
– Складно, – согласился Мирко. – Ну, коли так, можно этот нож – красивый ведь – и в дело употребить без опаски, что он какое худо причинил.
– Верно, так, – с сомнением согласился Ахти – ему нож, видно, не очень понравился. – И остальное с собой забирай, кроме стрел, – в Радославе же и продашь.
– Нет, – возразил мякша. – Плащ ты себе возьми – такие, дядя сказывал, одни воины и носят, скажут еще, что украл. Да и порты, и рубаха с колпаком такие мне ни к чему, и утварь не надобна. Скажешь, это тебе я дал за то, что дорогу помог найти. А то и вовсе ничего не говори: спрячь до поры. Вещи добрые, порча их не возьмет, потом носить будешь. А лучше Тиине отдай, она их на тебя перешьет. Стрелы же пополам разделим.
– Идет, – быстро согласился Ахти. – Теперь давай все назад сложим да пойдем. Хилка сейчас должна прийти. – При словах о ней Ахти, только что по-мальчишески увлеченный разбором своей первой боевой добычи, тут же напрягся и побледнел, будто стеснялся себя перед девушкой, которую любил.
– Давай тогда скорее, негоже девицу заставлять парней ждать, – заторопился мякша.
Тиина была уже возле калитки.
– Что-то вы не больно быстро, – засмеялась она. – Или конькам овес наш не по нраву пришелся?
– Еще. как по нраву, любо-дорого было смотреть, как они едят: ели да нахваливали. Вот мы и засмотрелись.
– Кони нахваливали?! – прыснула Тиина. – Это как же?
– Вот так, по-конски. – И Мирко попытался изобразить, как лошадь кивает головой, жует и благодарно посматривает на хозяина.
– Веселый у нас гость, – отсмеявшись, молвила Тиина, разом забыв давешнюю церемонность. – Сразу видать, коневод – вон как по-конски навострился кушать.