Чумные псы

Вот уже двое суток он безуспешно разыскивал Надоеду. При дневном свете его запросто могли увидеть пастухи или фермеры, ночью грозили изувечить обрывы и острые скалы, но Рауфу было все равно. Удрав от людей у ручья Кокли-Бек, он добрался до вершины Хард-Нотта, уловил там запах терьера и долго шел по нему, забираясь все выше по крутым валунам северного склона Хартера. Там он потерял след и тщетно искал его до наступления ночи. Потом спустился туман, пошел дождь, и Рауф волей-неволей спрятался под нависшей скалой, где проспал несколько часов. Пробудился он внезапно, почуяв во сне запах Надоеды и решив, что тот где-то рядом. Рауф вскочил и бросился в вереск, но фокстерьера нигде не было — только перепуганная овца с блеянием удирала прочь в лунном свете.

До середины следующего дня он редко отрывал нос от земли, бегая по всему Хартеру от бесплодных просторов Биркер-Мура (той самой пустоши, где, если верить надгробию у церкви в Ульфе, в декабре 1825 года безжалостная буря погубила юного Линдсея) до отвесных круч Даддонской теснины. Один раз ему удалось сцапать крысу и другой раз — унюхать и откопать мусор, плохо закопанный туристами. Здесь ему перепало черствого хлеба, чуть-чуть мяса и несколько горстей размокших картофельных чипсов. Сколько-нибудь свежих следов Надоеды нигде не было.

Наконец, рассудив, что фокстерьер, скорее всего, находится где-то внутри очерченного им по горам широкого круга, Рауф опять пустился на поиски, но через некоторое время усталость вынудила его снова искать лежку. Проснувшись на рассвете, он устремился вперед и не останавливался до тех пор, пока не померк пасмурный свет холодного дня. Он обшаривал открытые склоны и совал нос под каждый валун. Когда сгустились сумерки, а на смену севшему солнцу взошла луна, Рауф углубился в лиственничный бор. Иногда он поднимал голову к небу и громко лаял, но ему отвечало лишь хлопанье крыльев вспугнутых голубей и далекое эхо, отражавшееся от уступов Бак-Крэга: «Рауф! Рауф!»

На южном крае этого бора стоял дом, называвшийся Травяной сторожкой, пустой и давно заброшенный. Лишь вольно пасшиеся овцы с Биркер-Мура укрывались здесь от непогоды, а на стропилах гнездились совы и безжалостные вороны, частенько выклевывавшие глаза новорожденным ягнятам. Люди появлялись здесь разве что летом — иногда туристы, которым нравится жизнь в глуши, проводили недельный отпуск в этой уединенной, просто обставленной хижине. Прилегавшие амбары и скотный двор пустовали круглый год, не оглашаемые ни криком петухов, не собачьим лаем. Всю зиму и весну в этом месте не раздавалось ни единого звука, кроме шума дождя, воя ветра да журчания широкого ручья, что бежал по камням всего в нескольких ярдах от входа в сторожку.

Сюда-то, покинув хвойные заросли Хартера, и спустился в лунном свете Рауф, выйдя к ручью с северной стороны. Он хромал на одну лапу, был весь перемазан грязью, вымотан, томим жаждой и голодом и охвачен отчаянием. Полакав из ручья, он свалился на ломкую, прихваченную заморозком траву. И тут его носа коснулся слабый, но хорошо узнаваемый запах медицинского антисептика, которым была обработана рана на голове Надоеды, а затем совсем рядом возник и запах самого гладкошерстного пса.

Измученный скиталец пружинисто вскочил и во все горло залаял:

— Рауф-рауф! Рауф-рауф!..

С другого берега раздалось знакомое тявканье. Рауф пересек ручей, прыгая с камня на камень. В амбаре была дверь, разделенная пополам по горизонтали, и верхняя половина была приоткрыта. Рауф прыгнул на дверь, уцепился передними лапами за нижнюю створку, вскарабкался на нее и шлепнулся внутрь на мощенный камнем пол.

Надоеда лежал на куче старой соломы возле разъехавшейся от времени угольной кучи. Рауф толкнул приятеля носом, и фокстерьер сказал:

— О, и ты в конце концов здесь оказался? Прости — я надеялся, что хоть тебе удастся как-то выбраться…

— Конечно, я здесь, куда я денусь, балда ты этакая? Я знаешь какую чудную прогулку предпринял, разыскивая тебя! Лапы все стер, и брюхо к спине липнет! Что с тобой произошло?

Дрожа всем телом, Надоеда сел и уткнулся мордочкой в косматый бок друга.

— Как странно, — выговорил он погодя. — Мы-то ведь думали, что теперь никогда не будем испытывать ни голода, ни жажды… А я снова хочу есть, и в горле пересохло…

— Еще бы! — сказал Рауф. — Столько времени здесь проваляться! Как ты сюда попал?

— Я провалился, Рауф. Как обычно. И ты, думаю, провалился тоже, нет?

— Провалился? Не глупи! Я много миль пробежал! Вот, лапу в кровь стер, понюхай!

— Рауф, ты не понимаешь, что случилось, верно? Не знаешь, где мы находимся?

— Ну, я надеюсь, ты мне объяснишь… Только покороче — нам надо раздобыть какой-нибудь еды!

— Ты хоть скажи, с тобой-то что было, после того как я… ну… когда я… когда весь воздух на куски разлетелся? Рауф, я не хотел, правда, я знаю, что я кругом виноват, но я ничего поделать не мог… Это само собой происходит… В первый раз было хуже всего. Мой хозяин… Но в этот раз тоже… Я не знаю, кто был тот бедный человек возле машины, но он был из них, из хозяев… он был очень печальный…