Был полдень следующих суток после гибели лиса. Еще до рассвета начался дождь и продолжался почти все утро, отчего ручьи сделались еще полноводнее. Собачий слух отчетливо улавливал, как вода по капле просачивается сквозь гигантскую губку торфа, соединяется в струйки и бежит вперед. На поверхности Гоутс-Уотера, там, где с холма в озеро падал поток, образовался неровный полукруг желтоватой пены, источавший едва внятный, чистый запах. Кругом лежал туман. Он волновался и перетекал, то пряча вершины, то попеременно открывая взгляду Старика, Брим-Фелл, конус Доу-Крэга. Ветер понемногу свежел, и облака рвались, позволяя видеть синее небо.
— Рауф, не надо нам здесь оставаться… Рауф?
— Почему не надо? Место хорошее, безлюдное. И дождь сюда не заливает.
— Они обязательно придут и обнаружат человека, Рауф. Они нас увидят!
— Ну и пускай. Он мне шею поранил! До сих пор болит!
Надоеда кое-как отогнал от себя видение несущейся своры и полных ужаса, остановившихся глаз лиса.
— Ты… ты просто не понимаешь, Рауф! Люди теперь нипочем не успокоятся, пока нас не убьют, и даже потом! Они придут, и их будет много! У них будут громкие рога и алые куртки, чтобы не дать нам убегать слишком быстро. Они настигнут нас и сотворят с нами такое… такое… вот как с лисом…
— Из-за того мужика, что ли? Так ведь мы с голоду помирали! Должны же они…
— А вот и нет, Рауф! Поверь мне, я все-таки людей получше тебя знаю. Они не простят!
— Спорю на что угодно, они бы сделали то же самое, если бы сами с голоду дохли. Да что там, и делали, скорее всего…
— Рауф, они об этом даже не вспомнят. Над нами такое теперь висит! Хуже, чем когда-либо! Я слышу, как оно приближается и лает на сто голосов… Такие огромные, черно-белые грузовики с вислыми ушами и длинными хвостами. Нам уходить надо, Рауф! Будь здесь лис, он сказал бы тебе…
— Так его же вроде убили?
— Я рассказывал тебе, Рауф, я рассказывал тебе, как его убили! Я только забыл, что он говорил про тебя. Он… он… погоди, сейчас вспомню…
Рауф неуклюже поднялся на затекшие лапы и зевнул, вывесив дымящийся розовый язык на черные, измазанные кровью губы.
— Плохо верится, что кто-либо обо мне сказал хоть что-то хорошее, а лис и подавно! Если люди явятся сюда и захотят что-нибудь со мной сделать, я буду рвать их, сколько смогу, пока не умру. Я их всех ненавижу! Ладно, Надоеда, скажи лучше — если уходить отсюда, то хоть куда?
— Для начала — вон туда, наверх, где туман. Слушай, Рауф, бедняга лис велел тебе передать, что ты… Ох, думать ни о чем не могу, так страшно было…
— Туман-то развеивается.
— И пусть. Мы успеем скрыться.
В тот день, после полудня, пока Дигби Драйвер ездил в Лоусон-парк и обратно, пока сперва полицейские, а потом и весь округ с ужасом узнавали о случившемся на Доу-Крэге, Надоеда и Рауф постепенно, периодически делая привалы, продвигались по Конистонскому кряжу. Фокстерьер большей частью плохо понимал, где находится, говорил про лиса, про своего погибшего хозяина и еще про какую-то девушку за рулем машины, полной странных животных. Когда стало темнеть, они спустились по южному склону Серого Монаха и случайно вышли на ту самую поросшую травой насыпь, которая находилась перед входом в старую медную шахту. Надоеда ее не узнал, но Рауф, предположив, что терьер привел его сюда намеренно, сразу направился внутрь.
Там они и провели ночь, вдыхая почти выветрившиеся запахи овечьих костей и лиса.
— Говорю тебе, Боб, — сказал Деннис, — худшего месива я в жизни своей не видал! Так что, если сюда явится еще один газетный проныра и примется задавать свои вопросы, я его под зад коленом выставлю! Точно, Боб, вот так прямо и выставлю!
Роберт молча кивнул.
— А ведь из них могли бы, пожалуй, хорошие псы выйти, Деннис, — заметил он погодя. — Хорошие рабочие псы. Да, пожалуй, могли бы…
— Ну да, собак загубили. И парня тоже, ни за понюх! Он, ты знаешь, банковским клерком работал в Уиндермире.
Роберт задумчиво смотрел на хлев, где в полутьме дышали теплом и время от времени шумно отдувались, вскидывали головы, мотали хвостами коровы. Шпик, один из его псов, поднял было голову, но, увидев, что хозяин по-прежнему спокойно сидит, снова опустил ее на передние лапы.
— Я тебе вот еще что скажу, Деннис, — помолчав, проговорил Роберт. — Этот репортер из газеты, как его, Драйвер… Когда завязалась вся эта кутерьма с собаками, ну, когда у тебя стали пропадать овцы и все такое, я тебе сразу сказал, что малый вроде него нам пригодился бы. Тем паче что у него работа такая — нос повсюду совать…
— Да, говорил, помню.
— Так вот, Деннис, я тогда здорово лопухнулся, иначе не скажешь, старина. Он ведь ничего по сути не сделал. Знай строчил что-то для своей газетки и как мог подливал масла в огонь, чтобы она как следует продавалась. В общем, нам от него никакой пользы не получилось, один вред.
— Точно, — сказал Деннис. — Он и пальцем не пошевелил, чтобы псов отловили. Чем дольше все тянется, тем у него рожа довольней… Я тоже заметил!