Чума

И уже «фестончиками по краям» шли десятки семейств мокши. Они-то думали, что на опустевшие эрзянские земли идут, из лесу выберутся. Сотни буртасов, ищущих жизни без эмировской джизьи. Молодые черемисы. Остатки сувашских «выкупных девок». Отпускаемые, а после — бегущие «в открытую» из Волжской Булгарии от тамошней смуты невольники. Следом — и их хозяева. Благо, с обустройством форпоста на Казанке мы существенно придвинулись к эмирату. Позже потёк, всё расширяясь, «огненный ручеёк» рыжих удмуртов…

Весной 1167 года я не всё это мог предвидеть. Но после «восстания картов» и «шпионского забега», две основных массы новосёлов — эрзя и русские — просматривались вполне.

Напомню: норма — 7 пудов в зерне на человека в год. Тысяч шестьдесят новых едоков… Взять дополнительно 400 тыс. пудов зерна — негде.

— «Прогресс»? — Заходите позже. У нас нынче «Голодомор» по расписанию.

Софрон, мой главный прасол, вызванный во Всеволжск, тоскливо смотрел на меня:

— Хоть режьте, хоть озолотите. Не, не смогу. Прости, Воевода, но не осилю.

С Софроном у нас знакомство давнее, ещё с Пердуновки. Тогда он, в составе купецкой артели, пришёл в Рябиновку с хлебным караваном. Я как раз доламывал местных волхвов голядских да снюхавшуюся с ними верхушку общинников-«пауков».

В той сваре он оказался единственным разумным человеком. Мы вышли с прибылью, хоть и без продолжения: больше к нам рязанские караваны с хлебом не приходили — обиделись купчики, что я им халяву поломал.

На радостях от решения проблем, я открыл ему «из свитка Иезекиили». В смысле: инфу о предстоящем голоде в Новгороде. Софрон меня послушал, да мало. Состорожничал. Можно было втрое взять, да испужался: «не по обычаю хлеб в такую даль санями гнать».

Едва я уселся на Стрелке, как Софрон уговорил партнёров привезти мне, тогда — в «пустое место», четыре тысячи пудов зерна. Если бы не это — не знаю как и живы бы были.

Э-эх… какие детские времена были! Спор-то шёл про полста кунских гривен. Страсти… чуть не до крови.

Партнёры отбили затраты — мне нельзя было превратить сделку в их разорение. Если бы не договорились — сделал бы, выхода-то не было. Но разошлись мирно.

А Софрон получил новый совет от Зверя Лютого:

— Всеволжск расти будет быстро, рязанский хлеб нужен будет долго. Бери это дело под себя.

Он — взял. Мне — поверил. Ни под что, только под моё намерение. И чуть не сгинул.

Рязанский князь Калауз уловил, что Всеволжск «висит» на рязанском хлебе, решил меня «выдоить» — ввёл вывозные пошлины. Я бы это пережил. Но он потребовал выдать перехитривших его Кастуся с Елицей и других голядин, бежавшими в то лето мимо Рязани от бойни на Поротве, учинённой гриднями епископа Ростовского Бешеного Феди.

Софрон, который вёл тогда шесть учанов с житом для меня, пребывал в полной панике: караван остановили, людей схватили…

— Не смогли мы наш с тобой уговор исполнить. Хоть и нет в том вины, а не попустил господь. И выходит нам теперь прямая смерть через разорение. Ежели ты, Воевода, не поможешь.

Я обещал купить. Не привезли? — Послать. Вежливо или пинками. А купцы-то уже вложились. И не только своими средствами, но и заёмными. По «Русской Правде» должника можно продать в рабство. С семейством.

Понятие форс-мажор в здешнем законодательстве есть: пожар, наводнение, шторм.

Изменение налоговых ставок форс-мажором не считается. Купцы взяли кредит — теперь влетели по самые гланды. Не фигурально: холопский ошейник как раз туда и надевают.

Судьба Софрона висела на волоске. Его самого, его родных. По смыслу мне платить не следовало: товара-то нет. Но я заплатил. Он понял:

— Господине! Я те… по гроб жизни! Во всяк день за твоё здоровье, ко всякой иконе — молитву сердешную…! Уж я говорил друзьям-сотоварищам, что не может Зверь Лютый людей своих в беде оставить. А не верили. Да я и сам-то… сомневался сильно… А ныне… Как Господа Бога вживую увидал! Вот те крест! С могилы, почитай, засыпанный поднял! Будто Иисус — Лазаря! Спаситель наш!

Он понадеялся… даже не на слово какого-то юнца с пафосным прозванием «Зверь Лютый». Просто:

— Этот… «зверь»… он — умный. Выкрутится… как-то… и нас спасёт… может быть…

Его вера. В удачу, в силу, в превосходство. В меня.

Я выкрутился. И его вытянул.

Сперва заплатил. Потом… Калауз «дуба дал». Князем Рязанским стал Живчик, с которым таких маразмов не возникает.

Софрон в меня верит. А я ему доверяю. И дело своё он знает хорошо.

Весна 1167 года, я вернулся из «грязевого похода». Переживал за Саморода, двинувшего на Суру добивать «закоренелых язычников», тревожился о Чарджи, вышедшем на Сухону. Пытался сообразить лучший способ крепления клевант на параплане. Тёр глаза после бессонной ночи со «стриптизом на привязи» Ростиславы Андреевны…

— Чёт мы, господа ближники, не с оттуда заходим. Давай-ка, Софрон, прикинь — сколько ты сможешь.

— Ну… кто ж знает… как год будет… это ж промысел божий.

— А если цену поднять?

Агафья в доме, в людях — просто гений. Не в рынке. Вот и предлагает стандартный способ. Ситуация: «скачок спроса за предел предложения»… не знакома.