Чума

Вы знаете, — закончил он свой рассказ, — я выдержал в Москве всю эпидемию, но никогда не был так близок к сумашествию, как в этот момент.

Никогда еще предо мною не вставала с такою яркостью картина победы смерти над жизнью, уродства над красотой, ужаса над радостью».

Он замолчал и поник головою. Я тоже ничего не говорил; перед моими глазами носилось лицо Хребтова, отвратительное, злобное, хохочущее.

Да, этот демон сдержал свое обещание. Он надругался над счастьем, растоптал ногами веселье, убил любовь, запятнал красоту.

Но, сколько я ни говорю, картина чумы все еще не полна. Чтобы изобразить ее, приходится без конца нагромождать ужасы на ужасы. Наш язык, приспособленный для выражения обыденных вещей, кажется слишком бледным для описания картины эпидемии. Тут были бы уместны страшные, грозные слова Апокалипсиса — действующие на душу помимо сознания.

Болезнью, голодом и анархией еще не исчерпывались бедствия многострадального города.

К эпидемии чумы, как ее логическое последствие, присоединилась эпидемия умопомешательства.

Если в предыдущий период над городом царствовал ужас, то теперь начало царствовать безумие.

Человеческие нервы достигли предела страдания и не выдержали его.

Страх перед смертью, горе о погибших близких, ужас, возбуждаемый насилиями, все это меняло человеческую психику, заставляло людей думать, чувствовать и поступать иначе, чем всегда.

Все вековые мерки возможного, невозможного, хорошего и дурного полетели к черту в эту страшную пору. Весь мир представился в новом свете. Тайны жизни приблизились, сделались более роковыми и более понятными.

Только люди с железными нервами могли выдержать безнаказанно подобную ломку. А много ли таких людей найдется среди толпы современной интеллигенции?

Все неврастеники, истерики, маниаки всякого рода, алкоголики, дегенераты, словом, все скрытые сумасшедшие, которых мы в повседневной жизни считаем здоровыми, не выдержали и заболели психически; одни раньше, другие позже, одни в одной форме, другие в другой.

Были люди, считавшие себя зачумленными, хотя на самом деле находились в добром здоровье.

По Тверской долгое время ходил какой-то человек, упрашивавший всех встречных похоронить его, потому что он умер от чумы. Это обстоятельство породило легенду о мертвецах, разносящих по городу заразу, легенду, стоившую жизни нескольким несчастным, по ошибке принятым толпою за ходячих мертвецов.

Были сумасшедшие, которые повсюду разыскивали своих умерших, давно похороненных детей.

Их вид, их жалобы могли бы вызвать у встречных страшное потрясение, но в эту пору чувствительность у всех так притупилась, что сумасшедших или спокойно обходили, или даже издевались над ними.

Были меланхолики, были буйные.

Были такие, которые безвыходно пребывали в церквях, молясь, кладя поклоны, всплескивая руками и богохульствуя.

Были такие, которые в припадках панического страха забегали на чердаки или в подвалы и там умирали с голода, потому что боялись выйти.

Весь город обратился в сплошной сумасшедший дом.

Кроме отдельных случаев помешательства, были помешательства коллективные.

Мы знаем, например, что толпа людей, которая в конце эпидемии ходила из церкви в церковь, занимаясь возмутительными надругательствами над святынями, состояла сплошь из сумасшедших.

Некоторые из них до сих пор еще живут в больнице для душевнобольных. Чума пощадила их, но из когтей безумия они не вырвутся до конца жизни.

Чтобы дополнить эту картину, я закончу короткими, но многозначительными словами одного очевидца.

«Москва находилась в состоянии агонии. Она напоминала город опустевший, покинутый жителями, в который выпустили толпу безумцев.

Идя среди мертвых домов с закрытыми окнами, запертыми дверями, вы на каждом шагу встречали труп или слышали бормотанье, стон и дикие крики сумасшедшего».

VIII

До сих пор я говорил о проявлении животных инстинктов, о темных силах природы, о помутившихся со страха умах.

А человеческий дух? Разве он мог дремать в минуты такого напряжения? Что сделал он — наше единственное сокровище, наша гордость, наша надежда?

Нужно признать, что он оказался на высоте своего призвания и в эту безумную пору дал примеры своих крайних проявлений как в добре, так и в зле.

Среди московской интеллигенции, главным образом среди молодежи, нашлось немало людей, душевные силы которых оказывались тем большими, чем отчаяннее становилось положение вещей.

На каждый новый ужас эпидемии они отвечали новым подвигом человеческого сердца.

Ничто не могло их испугать или оттолкнуть. Угрозы чумы опьяняли их, как опасность на поле сражения, давали силы и мужество в трудном деле помощи больным и борьбы с эпидемией.

Уже с самого начала они соединили свои отдельные усилия в одну общую организацию, носившую простое и трогательное название «Братство», и до конца чумы братство продолжало существовать, оказывая огромные услуги несчастному населению истерзанного города.

С утра до вечера, с вечера до утра, в дурную погоду и в хорошую, мужчины, юноши, девушки и женщины работали, не покладая рук, во имя идеи человечности.