Чудо. Встреча в поезде

Когда, наконец, Бруно убрал листок обратно в карман и уселся вольготнее, заложив ногу на ногу и опершись о колено скрещенными руками, то каждый, кто ни посмотрел бы на него, обязательно подумал бы, что перед ним — ответственный молодой человек с сильным характером и, возможно, с большим будущим. Он не выглядел здоровяком, конечно же, нет, но во всем его облике ощущалась уравновешенность и некое подспудное счастье, какое на немногих лицах доводится видеть и какого на лице Бруно еще не видел никто и никогда. Жизнь его до сих пор шла по бездорожью: поиски наугад, находки без всякого смысла. Он пережил немало скандалов, он любил скандалы и сам порою создавал их среди знакомых или в семье — но, вовремя выходя из игры, всегда избегал непосредственного участия в развязке. Это, а еще тот факт, что он считал неподобающим выказать сочувствие даже матери, когда ее обижал отец, заставляло ее находить в натуре сына черты жестокости — отец же и многие другие люди были твердо убеждены в его полной бессердечности. Но воображаемая холодность постороннего человека, какого-нибудь приятеля, которому звонишь в одиноких потемках и который не может или не хочет провести с тобой вечер, могла повергнуть его в мрачную, задумчивую меланхолию. Об этом, однако, знала только мать. Он самоустранялся во время скандалов еще и потому, что ему доставляло удовольствие отнимать у самого себя эмоциональный стимул. Так долго его жажда смысла жизни, его аморфное желание совершить некий поступок, который придал бы ей смысл, оказывались поруганными, что он дошел уже до того, что стал предпочитать это поругание, как привыкшие к безнадежной любви предпочитают безответные чувства. Он полагал, что ему никогда не изведать сладости свершения. Он полагал, что уже в самом начале целенаправленного, сулящего надежду поиска у него обязательно не хватит духу и он опять вынужден будет отступиться. Впрочем, энергии хватало, чтобы прожить еще один лишний день. Хотя смерть его совсем не страшила. Смерть была не более чем очередное, еще не изведанное приключение. Если смерть застигнет его во время какого-нибудь опасного предприятия — тем лучше. Ближе всего, подумал Бруно, она подкралась в тот раз, когда он мчался в гоночном автомобиле с завязанными глазами по прямой дороге, выжимая до отказа педаль. Он так и не услышал выстрела, служившего сигналом остановки, потому что валялся без сознания в канаве со сломанным бедром. Порою ему становилось так скучно, что он мысленно перебирал драматические способы покончить с собой. Ему никогда не приходило в голову, что бесстрашие перед лицом смерти — признак мужества, что в его поведении можно усмотреть отрешенность индийских браминов, что самоубийство требует особого, безнадежного хладнокровия. Бруно всегда таким хладнокровием обладал. Он даже слегка стыдился своих мыслей о самоубийстве, ибо это было столь очевидно и невероятно пошло.

Сейчас, в этом поезде на Меткалф, он обрел направление. Он не чувствовал себя таким живым, таким настоящим, таким похожим на всех других людей с тех самых пор, как ребенком ездил в Канаду с отцом и матерью, — тоже, припомнилось ему, на поезде. Он думал, что в Квебеке полно рыцарских замков, которые ему разрешат исследовать; но ни одного замка так и не встретилось, да и не было времени их искать, потому что бабушка по отцу находилась при смерти, — вот почему, собственно, они и поехали; и с того времени он никогда не доверялся безоглядно цели любого путешествия. Кроме нынешнего.

В Меткалфе он тотчас же раздобыл телефонную книгу и просмотрел всех Хейнсов. Он едва распознал адрес Гая, хмуро водя пальцем по списку. Мириам Хейнс не значилась, да он и не ожидал ничего иного. Зато отмечалось семь Джойсов. Бруно выписал их всех на отдельный листок. Трое жили по одному адресу: 1235, Магнолия-стрит, и среди них некая миссис М.Дж. Джойс. В задумчивости Бруно выставил острый кончик языка на верхнюю губу. Неплохое начало. Может быть, ее мать тоже зовут Мириам. Многое определится по кварталу. Вряд ли Мириам живет в шикарном квартале. Он со всех ног бросился к желтому такси, стоявшему у обочины.

12

Было уже почти девять часов. Сумерки удлинялись, постепенно, шаг за шагом, проскальзывая в ночь, и жилые кварталы, состоящие из маленьких, хлипких на вид деревянных домиков, погружались во мглу — лишь кое-где над передним крыльцом светились огоньки: жильцы раскачивались на качелях или просто сидели на ступеньках.

— Здесь, кажется; остановите здесь, — сказал Бруно шоферу. Магнолия-стрит, Колледж Авеню, тысячный квартал. Бруно двинулся вперед.

Какая-то девчонка стояла посреди тротуара и глядела на него во все глаза.

— Привет, — нервно сказал Бруно, словно приказывая ей убраться с дороги.

— Здрасьте, — ответила девчонка.