Все новости о Мириам, подумалось Гаю, меркнут по сравнению с тем, что они с Энн вместе идут по дорожке, усыпанной гравием. На ходу взяв ее за руку, он принялся глазеть на окрестности, и все, на что ни натыкался глаз, было чужестранным — ровный, широкий проспект, обсаженный деревьями-гигантами, похожий на Елисейские поля, статуи в военной форме на пьедесталах, а над этим всем — неведомые Гаю здания Эль Пасо де ла Реформа. Энн шла рядом, все еще не поднимая головы, почти приладившись к его неспешному шагу. Их плечи соприкасались, и он взглядывал, готова ли она заговорить, подтвердить, что он решил все правильно; однако уста ее все хранили задумчивое выражение. Ветер лениво шевелил пряди ее бледно-желтых волос, схваченных на затылке серебряным зажимом. Вот уже второе лето он мог наблюдать, как от солнечных лучей лицо ее постепенно золотеет, становясь почти одного цвета с волосами. Скоро кожа станет темнее волос, но Гаю больше нравилось, какая Энн сейчас — словно отлитая из белого золота.
Она обернулась на его пристальный взгляд со смущенной мимолетной улыбкой.
— Ты не мог этого вынести, да, Гай?
— Нет, не мог. И не спрашивай, почему. Не мог, и все.
Улыбка осталась, окрашенная недоумением, возможно, и досадой.
— Ты слишком многим пожертвовал.
Это задело его за живое. А ведь ему казалось, что все уже кончено, раз и навсегда.
— Я ее ненавижу, — раздельно произнес он.
— Ты не должен никого ненавидеть.
Гай нервно передернул плечами.
— Я ненавижу ее за то, что должен говорить об этом здесь, с тобой, на этой прогулке!
— Ах, Гай, в самом деле!
— Она вобрала в себя все, достойное ненависти, — продолжал он, глядя прямо перед собой. — Иногда мне кажется, что я в ней ненавижу все зло мира. Ни совести, ни понятия о приличиях. Вот что имеют в виду, когда говорят, что Америка косная, Америка продажная. Такие, как она, ходят на дурные фильмы, и снимаются в них, и читают в журналах сплетни об адюльтерах, и живут в бунгало, и заставляют мужей зарабатывать все больше денег, чтобы оплачивать вещи, купленные в кредит, и разбивают семью соседа…
— Перестань, Гай! Ты прямо как ребенок! — Энн слегка отстранилась.
— И оттого, что я когда-то любил ее, — добавил Гай, — любил все это, мне просто делается дурно.
Они остановились и поглядели друг другу в глаза. Он должен был сказать это — здесь и сейчас, сказать самое мерзкое, что только мог придумать. Ему хотелось пострадать, снести неодобрение Энн, то, что она, может быть, повернется и уйдет, оставив его гулять в одиночестве. Пару раз, когда он вот так зарывался, она уже оставляла его.
Энн произнесла тем отстраненным, лишенным всякого выражения тоном, который страшил Гая, ибо он чувствовал, что Энн вполне способна вообще бросить его и никогда не вернуться назад:
— Иногда я готова поверить, что ты все еще влюблен в свою жену.
Гай улыбнулся, и Энн смягчилась.
— Извини, — сказал он.
— Ох, Гай! — Энн сложила ладони умоляющим жестом, и Гай взял ее руки в свои. — Когда же ты, наконец, вырастешь!
— Я где-то читал, что люди не вырастают из своих чувств.
— А мне все равно, что ты там читал. Вырастают. И я тебе докажу, чего бы мне это ни стоило.
Гай внезапно почувствовал себя в безопасности.
— Разве могу я думать сейчас о чем-нибудь другом? — спросил он капризно, чуть понизив голос.
— Ты, Гай, думаешь, что никогда не был так близок к тому, чтобы отделаться от нее. О чем же еще тебе сейчас думать?