Чтоб полюбить сильней...

Можно оправдывать промысловую охоту — в той степени, в какой она доставляет нам или материальные ценности, или пищу. Или охоту, когда она служит охраной, защитой человека от хищников. Куда достойнее просто охота на комаров, на волков, на крыс, на таежного гнуса, тем более, что редко кто не испытывает удовольствия при виде раздавленного комара. Охотники такого рода заслуживают особого почета, и прежде всего те, кто проводит опыты стерилизации самцов комаров, тем более, что эта охота сопряжена с упражнением для ума.

Повсюду на земле убийство даже самого отъявленного негодяя, совершенное по частной инициативе, карается по суду, а в прежних романах, со смешной на нынешний взгляд моралью, даже этим негодяям предоставлялось право самозащиты. Даже на войне, раз уж люди никак не могут обойтись без этого, массовое уничтожение до некоторой степени регулируется, опирается на приблизительное равенство войсковой численности, средств истребления и одинаковой степени риск.

Охота — какой же это спорт? Прыгун с шестом рискует сломать ногу. Гонщик имеет шанс разбиться. Для владельца нарезного оружия его занятие совершенно безопасно. Так вот, какой же это, к черту, спорт, когда, с одной стороны находится человек, вооруженный нарезным штуцером самой последней модной конструкции, а с другой стороны, совершенно беззащитное на расстоянии выстрела существо, не способное ни убежать, ни уйти куда.

Вспоминается рассказ одного замечательного нашего художника и милого человека, бывшего в отдаленную пору егерем в Беловежской пуще. Рассказ его касался охоты, устроенной для бывшего германского императора Вильгельма II бывшим же русским императором Николаем II. Был устроен длинный, суживающийся в виде воронки дощатый загон, по которому с грохотом, шумом и криками гнали всполошенного зверя, а на выходе, в конце этой воронки, сидел высокопоставленный гость — в безопасном окопчике с заранее заряженным оружием всех систем и бил без промаха в летящего к нему на пределе разрыва сердца обезумевшего зверя. Можно себе представить, сколько мертвечины навалил сухорукий монарх за какой-нибудь час занятий! К сожалению, и доныне в иных странах практикуются угощения убийством.

В самом деле, почему бы не возродить древнюю охоту по старинке — с топором, ножом или рогатиной, чтобы радость охоты доставила наслаждение своей ловкостью, а не видом текущей и фонтанирующей крови? Еще красивее богатырские поединки с могучим зверем один на один, где грозная сила противостоит ловкости и смелости — без применения продукции современной убойной индустрии. Каждый раз, когда видишь на кинодокументальной ленте тигролова или другой подобной специальности храброго человека, испытываешь восхищение. Тем, кого по тонкости их интеллектуальных запросов не может удовлетворить обычный лук и стрела, можно рекомендовать бумеранг, не требующий особого мужества, однако содержащий в себе признаки некоего спортивного артистизма.

Особо мерзка охота с автомобиля за удирающей живностью.. Только квалифицированный садист может испытывать удовольствие от возможности всадить пулю в изнемогшее от одышки, насмерть загнанное, потное тело зверя. И, наверно, какое презрение, помимо животного страха, испытывает поверженный на землю, простреленный, окровавленный зверь в самую последнюю минуту к своему жизнерадостному убийце! По мере дальнейшей моральной эволюции человека когда-нибудь, лет через пятьсот, таких негодяев будут шельмовать на площади — раз по шесть в сутки, по мере накопления почтеннейшей публики. Как бесчестно устраивать состязания живого захлестанного сердца и неутомимых стальных поршней!

Убийство беззащитного, ничем не угрожающего, ни о чем не подозревающего зверя называется в Африке сафари. Надо полагать, что это довольно дорогое, недоступное среднему обывателю удовольствие и потому вряд ли окупающееся в один прием. Оно состоит всего лишь в кратковременном созерцании агонии громадного содрогающегося тела и в чувстве помянутого навуходоносорского удовлетворения: «Это сделал я. Это я остановил в нем биение сердца. Я просверлил его тело, погасил его глаза. Это я обратил его в падаль, в пищу для грифов и червей… Я!»

Однако при некоторых дополнительных затратах богатые люди могли бы легко продлить удовольствие, перевезя тушу куда-нибудь к себе в Лондон или Чикаго, чтобы затем время от времени полюбоваться на происходящие в ней изменения органического распада. Наиболее удовлетворила бы их охота на левиафана — сколько крови, рева и содроганий! Вместе с тем можно было бы стрелять и по летающим блюдечкам или по пустым бутылкам, как делают это на пикниках любители природы после нормального возлияния. Легко можно бы устроить, чтобы такие попадания сопровождались взрывом, стоном, вскриком — для утоления щекотного чувства превосходства.