Что знает дождь

— Оксан, — позвала я, когда она вышла в фирменном переднике с блокнотом в руках. Вся такая важная, гордая, оскорблённая.

— Сейчас, заказы приму, — бросила через плечо с превосходством праведницы над грешницей, верной жены над бесстыжей блудницей.

Обойдя два столика с таким видом и скоростью, словно их было двадцать, она наконец снизошла — села на диванчик напротив меня.

— Если ты ждала меня только для того, чтобы попросить не говорить Захару, то зря тратила время. — Я вздохнула, тяжело, обречённо, не зная, с чего начать, но она вдруг протянула мне руку: — Я и так не скажу. Ты же моя подруга, — сжала она мою ладонь в своей. — Ты, блин, моя единственная подруга.

Я не сказала «спасибо», не выдохнула с облегчением. Да и не испытала его.

Как не чувствовала потребности всё ей рассказать, поделиться или покаяться.

Она, наверное, злорадствовала, что я не такая уж и святая, какую из себя строю, по её мнению, но мне было плевать. Я злилась на неё за то, что поверила. Ей, твою мать, поверила, когда она сказала, что Захар чем-то прижал Оболенского, что тот ему должен. Шла ва-банк, давила на Урода. И ошиблась. Во всём.

— Откуда ты знаешь то, что сказала мне про Захара? — забрала я руку.

Она пожала плечами:

— Просто знаю и всё, — Оксанка хмыкнула. — Взяла бы, да сама его спросила.

Угу. Я спросила.

— Мы не говорим про тюрьму, Оксан. Не обсуждаем Оболенского. Не вспоминаем, как познакомились.

Это была чистая правда. Мы не обсуждали и не собирались, пока не появилась Оксанка.

Но этой тупой сучке разве объяснишь, что о некоторых вещах не говорят.

Разве растолкуешь такие тонкости, что некоторые вещи выносимы только если о них молчать.

Что Захару невыносимо знать, что в тюрьме со мной делал Урод. А мне невыносимо об этом помнить.

Что если о чём-то не говорить, то через какое-то время кажется, что этого и не было.

А если произнести вслух — станет реальностью.

Глава 40

— О чём же тогда вы говорите? — усмехнулась она.

— О маме. О Луи Икаре.

— О ком? — скривилась она.

— Неважно. Откуда ты узнала?

— Ну, — она заёрзала на сиденье, — Оболенский тут встречается с разными людьми, я кое-что слышала.

— Оболенский никогда ни с кем тут не встречается, — смотрела я на неё в упор.

— Это когда ты тут работала, он приходил только ради тебя, — поправила она фартук и теперь расправляла листы блокнота. — Но потом все изменилось.

— Когда потом?

— Когда он ушёл от моей матери.

Хозяин кафе принёс инструменты ремонтировать защёлку, Оксанка повернулась на звук.

— Что ещё рассказал тебе брат про Захара? — заставила я её перестать таращиться на Мирона и снова повернуться ко мне.

— Да какая разница, — отмахнулась она.

Тупая сука!

— Большая! Я с ним живу!

Она снова посмотрела в сторону туалета, как бы давая понять, что я теперь не в праве ей указывать. Что-то в нервном движении, с которым она прикусила губу, было ещё, в том, как подрагивали её губы, как она стала грызть заусенец, как глянула на меня, коротко, остро, словно я не Захару изменила, которого она и так недолюбливала, а с её парнем переспала.

Может, смотри я на неё дольше, я бы догадалась, но чёрта с два она угадала, если подумала, что застала меня на месте преступления и я сознаюсь. Чёрта с два получит преимущество.

— Оксан, я платье пошла застирать, — выдохнула я. — Оболенский нечаянно облил меня кофе. И пошёл следом извиняться. Грёбаная защёлка уже была сломана, а дверь открыта, — врала я так, словно всю жизнь только этим и занималась.

Оксанка замерла, а потом в её лице что-то поменялось: нахмуренное, надменное, оно вдруг разгладилось, успокоилось, как море после шторма.

— А что ты вообще здесь делала? — спросила она без вызова в голосе.

— Про работу пришла спросить. Откуда мне было знать, что тут Оболенский.

Не спрашивай — и тебе не соврут.

Она убрала в карман чёртов блокнот.

— Моя мать водила тебя к гинекологу, да? Тёть Катя сказала ты девственница.

— Она всем кому не лень это рассказывает? — возмутилась я.

Оксанка вздохнула:

— Он твой первый парень да, Захар?

— Да, — коротко кивнула я.

— Понимаю, — сочувственно поджала губы Оксанка. — В общем, Лёха сказал, Захар, походу, связан с какой-то группировкой или бандой, короче, с какими-то людьми, с которыми лучше не связываться. И Оболенский бы не стал. С ним кто-то потолковал насчёт Захара, поэтому он скрипел зубами, но не вмешивался.

— С какими людьми? Чем они занимаются? Во что не вмешивался? — засыпала я её вопросами, когда она замолчала.

— Я не знаю.

Блядь, тупая сука!

— Так узнай. Нет! Я сама узнаю. Возьми меня с собой на свидание с братом.

— Ладно, — пожала она плечами. — Заказывать что-нибудь будешь?

Я мотнула головой. Оксанка встала.

— Пойду работать.

Я потянулась за сумочкой, но остановилась, посмотрела на неё.

— А зачем ты ходила к гинекологу?

— На аборт.

Что? Я дёрнулась, словно меня прострелило, да так и замерла, сгорбившись.

— Насть, с тобой все в порядке? — нагнулась Оксанка.

С-с-су-у-ка, Урод! Он же кончил в меня. Он же… был без резинки. Вот мудак!

Я выдохнула.