Что такое жизнь?

Шеррингтон утверждает: «Человеческое сознание есть недавний продукт нашей планеты»[73]. Конечно, я с ним согласен. Но без первого слова («человеческое») я бы не согласился. Мы обсуждали это раньше, в главе 1. Было бы странно, даже нелепо полагать, будто мыслящее, разумное сознание, само по себе отражающее становление мира, возникает лишь в какой-то момент этого «становления», случайно, в связи с особым биологическим изобретением, которое по сути своей откровенно облегчает задачу развития определенных жизненных форм с целью их поддержания, а значит, способствует их сохранению и распространению. Жизненных форм, которые пришли последними, и им предшествовали многие другие, существовавшие без этого хитроумного устройства (головного мозга). Небольшая доля этих форм (если считать виды) удосужилась «обзавестись мозгом». А до того, как это случилось, шло ли представление перед пустым залом? Можем ли мы выразиться хотя бы так про мир, который никто не воспринимал? Когда археолог восстанавливает облик давно исчезнувшего города или культуры, его интересует человеческая жизнь в прошлом: поступки, ощущения, мысли, чувства, человеческие радости и печали, проявлявшиеся в те времена. Но мир, на протяжении многих миллионов лет существовавший безо всякого разума, который осознавал бы его присутствие, наблюдал бы за ним, – был ли он на самом деле? Существовал ли в действительности? Не будем забывать: заявив, что становление мира отражается в разумном сознании, мы использовали клише, привычную нам метафору. Мир создан раз и навсегда. Ничто ни в чем не отображается. Исходная картинка и ее зеркальное отражение идентичны. Мир, протяженный в пространстве и времени, есть лишь наше представление (Vorstellung). Опыт не дает нам никаких поводов думать, что за этим кроется нечто большее, – как хорошо понимал Беркли[74].

Однако романтика мира, существовавшего многие миллионы лет, случайно породила головной мозг, где нашла почти трагическое продолжение, которое я вновь опишу словами Шеррингтона:

«Нам говорят, что вселенная энергии замедляется. Она фатально стремится к окончательному равновесию. В его условиях не может существовать жизнь. Тем не менее жизнь продолжает развиваться. И вместе с ней развивается сознание. Если сознание не является энергетической системой, как на него повлияет замедление вселенной? Уцелеет ли оно? До сих пор, насколько мы знаем, конечное сознание всегда было связано с действующей энергетической системой. Когда эта система остановится, что произойдет с привязанным к ней сознанием? Позволит ли вселенная, создавшая – и продолжающая создавать – конечное сознание, погибнуть своему творению?»[75]

Подобные рассуждения сбивают с толку. Нас ошеломляет странная двойственная роль, которую может играть мыслящее сознание. С одной стороны, оно представляет собой сцену – единственную сцену, где разыгрываются мировые процессы, – или сосуд, вместилище, в котором есть все, а за его пределами нет ничего. С другой стороны, создается впечатление – возможно, мнимое, – будто в рамках этого суматошного мира мыслящее сознание привязано к весьма конкретному органу (головному мозгу), который хоть и является, без сомнения, самым интересным устройством в физиологии животных и растений, все же не уникален, не sui generis[76]. Ведь подобно многим другим органам мозг служит лишь для поддержания жизни своих обладателей – и только благодаря этому возник в процессе образования видов путем естественного отбора.

Иногда художник или поэт привносит в большую картину или длинную поэму скромную, второстепенную фигуру, олицетворяющую его самого. Полагаю, именно так поступил автор «Одиссеи», изобразив себя слепым бардом, что в зале феаков поет о битвах за Трою и заставляет изнуренного героя прослезиться. Аналогичным образом в «Песни о Нибелунгах» герои пересекают австрийские земли с певцом, вероятно, автором эпоса. На картине «Поклонение Святой Троице» Альбрехта Дюрера два круга верующих собрались в молитве вокруг вознесшейся высоко в небеса Троицы: круг святых наверху и круг людей на земле. Среди последних есть короли, императоры и папы – а также, если не ошибаюсь, сам художник, непритязательный, смиренный персонаж, которого легко не заметить.