Что такое Израиль

Впрочем, не знаю, поймет ли меня читатель-еврей. В нашей семье за последние несколько поколений многим пришлось оказаться беженцами. Я заметил, что евреи вообще не в силах уразуметь, что тут такого удивительного и необычного. Непонимание это основано на личном опыте и национальном характере. Трудно найти еврея, который не испытал бы переезда либо потери имущества лично или, по крайней мере, не слыхал бы об этом от отца или деда. Поэтому евреи довольно спокойно относятся к изгнанию 1948 года, ставя себя на место беженцев и думая: «Что бы я сделал на их месте? Отобрали землю и дом? Прогнали? Займемся чем-нибудь другим, пошлем детей в университет, откроем магазин, сменим специальность…»

Существование людей, прикипевших к земле, непонятно еврею. Наша еврейская любовь к стране Израиля довольно абстрактна, наш патриотизм достаточно новый и общий. Практически любой израильтянин менял место жительства или может изменить его без особого труда. Наши кибуцы, мошавы, города вполне взаимозаменяемы. Короче, уже тысячи лет евреи живут с мыслью о возможном передвижении, это у нас в крови.

Палестинцы в этом смысле антиподы израильтян. До недавнего времени палестинцы не знали национализма, этого дитяти современности. Как человек коммунистического будущего, феллах из Лифты или Ясифа считал себя в первую очередь патриотом своей семьи, а во вторую и последнюю – патриотом Лифты или Ясифа, своего села. Переезд из Лифты в Ясиф был бы почти невозможным для нашего феллаха. Идея войны за Нагорье, а не только за свое село, ему не ясна. Крестьяне Нагорья живут в своих селах испокон веков в подлинном смысле этого слова. Многие из их семей, возможно, осели в родных местах пять тысяч лет назад и с тех пор обретались у одного и того же родника. Поэтому травма их изгнания уникальна и непонятна для горожан. Поэтому и по прошествии многих лет палестинцы ощущают себя беженцами.

На краю Вифлеема, вдоль Хевронской дороги, к югу от города, высится красивый холм, на макушке его выросла роща. Это Эр-Рас, место малой святыни. На обдуваемой ветрами вершине сохранились остатки водосборника. Сюда приходят играть дети из лагеря беженцев Дехейше, который находится к югу от холма, на равнине. Я спросил их, откуда они родом. Они назвали деревни, руины которых я посещал: Лифта, Дейр-аш-Шейх, Бейт-Итаб. Они всё помнят, они иногда ездят туда с родителями посмотреть на разваливающиеся дома и на неокопанные оливковые деревья. Оттуда они возвращаются в свой лагерь. В годы прямого израильского правления его окружили металлической сеткой с колючей проволокой поверху, как вольер для диких зверей. Узкие кривые улицы проползают между нищими домами. Беженцы ютятся по десять человек в комнате, по воду ходят к водокачке на углу.

На дороге из Натании в Себастию, сразу за «зеленой чертой», находится лагерь Нур-Шамс, в Наблусе – непокорный Тель-Балата, между Иерусалимом и Вифлеемом – Аида, за Рамаллой – Джалазун. Хотя положение беженцев в лагерях Нагорья ужасно, еще хуже обстоит дело в Газе, куда были согнаны, как в резервацию, сотни тысяч крестьян и горожан из Яффы, Рамле, Лидды, из сотен деревень, ставших стройплощадками для кибуцев и мошавов, с их самодовольными сторонниками мира за чужой счет. Проезжая мимо пустоши с колючками кактуса сабры, путник иногда задумывается: как много свободного, пустого места в Святой земле. Газа – это оборотная сторона медали. Там находятся бывшие обитатели пустошей, поросших колючей саброй.

Газа – израильский ГУЛАГ. Бен-Гурион и его Мапай (Рабочая партия Эрец-Исраэль), сверстники Джугашвили, создали его, по нехватке места, за границей, к востоку от «зеленой черты». Если у Сталина десять процентов населения оказались в лагерях, то у Бен-Гуриона на щепки при рубке леса пошли все шестьдесят.

В 1948 году в Газе жило 20 тысяч человек. За год население удесятерилось. Сектор Газы стал одним из фокусов человеческого несчастья. После 1967 года, когда беженцы снова оказались под тем же правлением, что и бывшие их земли, в Газе вспыхнуло движение Сопротивления. Израильтяне, наивно полагавшие, что изгнание 1948 года – древняя история, приезжали туда за покупками и находили смерть – без вины виноватые. Лагеря беженцев в Газе были так же автономны, как в Ливане. Затем израильские власти приняли ряд крутых мер: снесли часть домов, проложили дороги для патрулей, разрешили беженцам строиться в пределах сектора Газы. Наконец генерал Шарон замирил Газу, сопротивление было сломлено, беженцы похоронили надежды на возврат в родные села или отложили их в долгий ящик. Надо было жить дальше. И они стали жить. До начала интифады Газа поставляла ежедневно тысячи рабочих рук в Тель-Авив, Яффу, Реховот, в еврейские села – куда угодно, где нужны люди, готовые исполнять тяжелую работу за треть платы, причитающейся еврейскому рабочему.