Что с нами происходит?: Записки современников

Как это отразилось на фермерах? Со времен великой депрессии тридцатых годов их финансовое положение не было таким тяжелым, как сейчас. Этот кризис надвигался постепенно. Сельскохозяйственный советник американского посольства в СССР мистер Бигли рассказывал однажды, как он оказался в Москве. У него была небольшая ферма в штате Айова, он работал на ней вместе с отцом. Несколько лет назад отец — девяностолетний старик — сказал ему: «Сынок, ты, я вижу, прикипаешь душой к сельскому хозяйству. Слишком любишь землю. Это опасно. Бросай ее к чертовой матери. Дела в сельском хозяйстве плохи, а будут еще хуже». И Бигли-младший, послушав старика, устроился на государственную службу, на казенные хлеба. Недавно он покинул Москву. В связи с его отъездом американский посол давал обед. Среди приглашенных был и я. В своей прощальной речи Бигли сказал: «За последнюю неделю я встречался с двумя людьми, беседы с которыми имели для меня большое значение. Я должен был решить вопрос, как жить дальше: оставаться на государственной службе и принимать назначение в Бангкок или возвращаться на свою ферму, садиться на землю и хозяйствовать. В это время в Москву приехал губернатор Айовы. Я спросил его, как дела в Айове. „Прекрасно“, — ответил он. Потом в Москву вернулся доктор Лищенко. На мой вопрос, как дела в Айове, он ответил: „Плохи, Бигли, очень плохи“. Доктор Лищенко был ближе к истине, чем мой губернатор, и вот я еду в Бангкок…»

В США я был гостем моего старого друга Джона Кристала, банкира-аграрника. Он холостяк, ночевали обычно в его старом отцовском фермерском доме. По дороге заезжали в магазин, покупали снедь (как обычно, больше, чем нужно, потом приходилось выбрасывать…), после ужина выходили на крыльцо и продолжали наши беседы. Однажды сидим — мимо проезжает молодой фермер на «пикапе». Джон рассказывает: это такой-то, живет в десяти километрах отсюда, сын такого-то, а поехал он на танцы. Я говорю: «Для танцев он, кажется, все-таки староват. Мог бы пригласить девушку в ресторан». Не может, отвечает Джон, это дорого, а там он обойдется бутылкой кока-колы. Американский фермер-миллионер (а этот парень — миллионер, они там почти все миллионеры) не может пригласить девушку на ужин, потому что его миллион — в машинах, скоте, земле, удобрениях, постройках, а в кошельке пусто.

Из-за трудностей со сбытом получается так, что фермер работает, но не зарабатывает. Поэтому без финансовой помощи правительства, без субсидий и льгот он не может прожить ни одного дня. Джон Кристал говорит прямо: если бы прекратились субсидии, американское сельское хозяйство просто перестало бы существовать. А программ правительственной помощи так много, они такие запутанные, в них столько всяких рогаток и подвохов, что фермер, который кое-как кончал когда-то школу, в них не разберется. Нужно или обращаться к консультантам, платить им, или вообще свертывать деловые отношения с государством, выходить из игры. По образу своей жизни, по интересам и психологии он давно не мужик, не крестьянин и не сельхозрабочий, а делец, коммерсант, участник игры, где ставкой может быть жизнь.

Джон познакомил меня с своим братом Томом. Том — фермер, у него жена, сын и один наемный рабочий. Иногда — два. У Тома дела пока идут хорошо. У него новейшая сеялка с компьютером, которая стоит почти столько, сколько трактор, а трактор стоит сорок тысяч долларов — цены страшные, но она, эта сеялка, сокращает сроки посева, обеспечивает ему точнейший высев и контролирует глубину заделки семян. Хорошая дорога, высококачественные семена, испытанные технологии — чтобы всегда иметь добрый урожай, Тому не надо быть гениальным человеком, ему надо хорошо знать технику и не лениться.

Погода его интересует меньше, чем конъюнктура. Его не волнует технология: сколько сделать дополнительных культиваций или подкормок, как добиться высокого урожая. Это все само собой, тут он, как говорится, с закрытыми глазами управляется. Больше всего его интересует сбыт. Как продать урожай? Кому? Когда? Мучительные вопросы. В нынешнем году у них лежало 140 миллионов тонн прошлогоднего непроданного зерна. Это большая беда. Когда я говорил им про наши беды, они пожимали плечами. Каждое утро Том должен побывать в нескольких местах в радиусе 50―60 километров: собрать новости. Новости о положении на внутреннем и мировом рынке, о Чернобыле — обо всем, что происходит везде и всюду. Основное время уходит на это. Два-три раза в день он вынужден припадать к персональному компьютеру: на входе слишком много данных, нуждающихся в переваривании. Готов поверить любым слухам: настолько напуган, запутан, обескуражен.

С ним-то, с Томом, я и заходил в придорожную забегаловку, где изо дня в день ругают вашингтонских чинуш. Ругают за бюрократизм, волокиту, мелочность, за то, что хотят все поставить под контроль, за то, что черт ногу сломает в этих их программах…

A. С. Неужели эти программы такие же запутанные, противоречивые и лукавые, как и системы оплаты в наших колхозах и совхозах?

B. Л. Не проще, никак не проще, бюрократ везде одинаков.