Что посеешь...

Короче говоря, появился у меня так называемый вкус к жизни — стал я тут «вкушать наслаждения», о которых раньше понаслышке только знал. В Азии тогда сложно всё происходило, сложнее даже, чем в России. Баев, богатеев местных, вроде бы скинули, но настолько уже велика была вековая традиция, настолько развита была у баев привычка властвовать, а у бедных людей — подчиняться им, что во многих местах баи снова к власти прорвались — под видом председателей сельсоветов, агрономов и так далее. А люди, надо сказать, в большинстве своём они были хитрые, умные, знали, как разговаривать с людьми, где приласкать надо, а где припугнуть. И умели, конечно, хорошо пожить. Искусство приготовить вкусную еду, с почтением принять дорогого гостя у них на самом высоком уровне было. И видно, что-то во мне стало появляться такое, что все эти «мастера застолий» сразу принимали меня за своего. То есть едешь в командировку в какое-то место — и по дороге думаешь уже: ну, что там такое вкусное приготовят хозяева на новом месте, чем сумеют превзойти тех, у которых ты до этого был? Приезжаешь на место — тебя уже с почтением встречает местное начальство, с почтением под руки ведут тебя за стол — и главное, ты уже к этому как к вполне нормальному делу относишься: ну как же, такой высокий начальник к ним пожаловал, из областного управления, ясное дело, все должны стелиться перед тобой! Усаживают тебя за стол. Ну, столов в нашем смысле, на высоких ножках, там у них нет, обычно вкушают яства, сидя по-турецки, на ковре, в каком-нибудь тенистом дворике на берегу водоёма или ручейка. Садишься и смотришь, как готовят, например, плов в большом железном казане, из специального риса — рис только самый лучший для плова берут, продолговатый, — мягкое мясо кладут туда, разные специи, морковку, и такие запахи доносятся до тебя — сознание можно потерять, тем более после стольких лет, когда я почти впроголодь жил. И вот начинается угощение, подносят тебе одно блюдо за другим: копчёное мясо, сушёный виноград, потом в такой расписной пиале подносят плов. Есть его полагается так: набираешь прямо рукой такую пирамидку, рис липкий от жира и специй, лепится легко. Кладёшь эту пирамидку в рот и начинаешь не спеша пережёвывать, перекатывать между языком и нёбом, и такой вкус, такое приятное жжение от перца, такая истома разливается по телу! Особенно когда такое угощение после долгой голодовки. Жили мы все голодно тогда, выдавали буханку хлеба на неделю, и это почти всё. И после этого — вдруг такое блаженство! Так живот набьёшь тёплым пловом, что сидеть уже вертикально не можешь — хозяева в знак почтения атласные подушки подпихивают тебе под бок. Потом, полулёжа, вкушаешь душистый зелёный чай, и хозяин, местный начальник, рассказывает тебе, сколько он хлопка хочет посеять, сколько дынь и арбузов, и ты уже, не вникая почти, говоришь: «Хорошо!» «Неужели, — успокаиваешь себя, — такой добрый хозяин может меня в чём-то обмануть?»

На следующее утро уезжаешь от него, слегка смущённый, а тут ещё попадаешь в дороге на ночлег к беднякам и с ужасом буквально видишь, как они живут: ходят к старой копне, перетряхивают, находят старые зёрна по одному, собирают их, на сковороде жарят и по малюсенькой горсточке раздают — и это еда за весь день!

А потом к другому уже начальнику приезжаешь, а тот, скажем, приготовил для тебя бешбармак — мясо целого барана, обработанное специальным образом. И всё это — тебе! Слюнки текут! Опять набьёшь живот, дремлешь, а хозяин под это дело какие-то выгоды выговаривает для себя, и так любезно, обходительно — поневоле соглашаешься. Потом ещё провожает тебя, чуть не плачет на прощание, просит не забывать. Дают фруктов на дорогу, восточных сластей. Отъедешь немного — и вдруг поймёшь: да он же тебя вокруг пальца обвёл — всего добился, что выгодно было ему, а не государству!

Поездил я так, потом говорю себе: «Что ж это делается со мной?» Зайдёшь к местным беднякам — глядишь, они всё хуже живут! Баи, начальники всё толстеют, всё наглее становятся, а дехкане местные ходят худые, от голода покачиваются. Спрашиваю у них: что же такое? Они говорят: «Совсем нет ничего. Не сеяли в этом году вовсе. А баранов всех начальник к себе забрал и с гостями своими скушал!» Чувствую, провалиться хочется на месте от стыда! Я же был здесь год назад — и как же я мог такое допустить? Пошёл я к начальнику местному ругаться, а он мне: «Молчи, жалкий шакал! Ты лизал мой казан — как смеешь голос теперь против меня поднимать!» Хотел я врезать ему как следует — гляжу, со всех сторон уже его верные слуги подходят, подниму руку — несдобровать!