Что не так с этим миром

Итак, любое правительство принудительно, а нам довелось создать правительство, которое не только принуждает, но и делает это коллективно. Как я уже говорил, существует только два типа правления: деспотическое и демократическое. Аристократия – это не правительство, это бунт: самый действенный вид бунта – бунт богатых. Самые умные апологеты аристократии, софисты, такие как Бёрк и Ницше, никогда не заявляли, что у аристократии есть добродетели, кроме добродетелей бунта, случайных добродетелей отваги, многосторонности и приключений. Не было случая, чтобы аристократия установила универсальный и пригодный порядок, как это часто делали деспоты и демократы, как последние Цезари создали римское право, как последние якобинцы создали кодекс Наполеона. Когда речь идет о первой из этих элементарных форм правления, то есть о короле или вожде, мы не затрагиваем отношения полов. Мы вернемся к этому позже, когда отметим, насколько иначе человечество относилось к женским притязаниям на деспотическом поле по сравнению с демократическим. Но на данный момент важно лишь то, что в самоуправляющихся странах преступность сдерживается коллективно. Фигурально выражаясь, ненормального человека бьют миллионом кулаков и пинают миллионом ног. Если человека пороли, мы все пороли его, если человека повесили – мы все это сделали. Это единственно возможный смысл демократии, который сохраняет значение обеих частей этого слова[137]. В этом смысле на каждом гражданине лежит высокая ответственность бунтаря. Каждый закон – это объявление войны, которое нужно поддержать оружием. Каждый трибунал – революционный трибунал. В республике любое наказание так же священно и торжественно, как линчевание.

IX. Искренность и виселицы

Поэтому, когда говорят, что традиция, лишающая женщин избирательного права, лишает женщин также активной жизни, общественного влияния и гражданства, позвольте нам немного более трезво и строго спросить, от чего традиция на самом деле ограждает женщину. Она определенно ограждает женщину от коллективного акта принуждения, акта наказания толпой. Человеческая традиция действительно говорит, что если двадцать человек повесят человека на дереве или фонарном столбе, то это будут двадцать мужчин, а не двадцать женщин. Я не думаю, что любой разумный сторонник суфражисток станет отрицать, что исключение из этой обязанности, по крайней мере, может считаться не только запретом, но и защитой. Ни один честный человек не отвергнет с ходу мысль, что мы предпочитаем иметь лорда-канцлера, но не леди-канцлера отчасти потому же, почему предпочитаем иметь предводителя, а не предводительницу, палача, но не палачиху. И не надо вторить нынешнему мнению, будто в современной цивилизации от женщин не потребуется реально арестовывать, приговаривать или убивать – дескать, все это делается опосредованно: специалисты убивают наших преступников так же, как другие специалисты убивают наш скот. Настаивать на этом – значит настаивать не на реальности голосования, а на его иллюзорности. Демократия задумывалась как более прямой, а не косвенный способ правления, и если мы все не чувствуем себя тюремщиками, тем хуже для нас и для заключенных. Если это действительно не женская работа – заключать под стражу грабителя или тирана, то ситуация не станет лучше оттого, что женщина не заметит, как она делает все это. Уже плохо, что теперь мужчины могут объединяться только заочно, а когда-то могли объединяться на улице. Уже плохо, что голосование мужчин превратилось в иллюзию. Гораздо хуже, что великий класс женщин добивается права на голосование, потому что голосование – это иллюзия, ведь будь оно реальным, их бы от него мутило. Если право женщин голосовать не означает реальной силы, стоящей за ней, то оно не означает того, что должно означать. Женщина может поставить галочку на бумаге так же, как и мужчина; ребенок мог делать это не хуже женщины, и шимпанзе после нескольких уроков справится не хуже ребенка. Но дело не сводится к галочке на бумаге; каждый должен видеть в ней то, чем она и является в конечном итоге: геральдическую лилию, клеймо, подпись под смертным приговором. И мужчинам, и женщинам следует прямо смотреть в лицо тому, что они делают или заставляют делать других; встретиться с этим лицом к лицу или перестать это делать.