Что не так с этим миром

И второй момент: в целом мы предпочитаем, чтобы женщины (и даже мужчины) ходили прямо, и потому не тратим большую часть своей драгоценной жизни на изобретение каких-либо других способов передвижения. Короче говоря, вторая причина, по которой я не стану размышлять, может ли женщина избавиться от этих особенностей, заключается в том, что я не хочу, чтобы она избавлялась от них, и она тоже этого не хочет. Я не буду изнурять свой интеллект изобретением способов, с помощью которых человечество сумеет разучиться играть на скрипке или забыть, как ездить верхом; и искусство домашнего хозяйства кажется мне таким же особенным и таким же ценным, как и все древние искусства нашей расы. Я также не собираюсь вдаваться в бесформенные и беспорядочные рассуждения о том, как относились к женщине в первобытные времена, которые мы не можем вспомнить, или в диких странах, которые мы не можем понять. Даже если бы те люди отделяли женщин по низменным или варварским причинам, наши причины не становятся из-за этого варварскими; и меня преследует стойкое подозрение, что чувства этих людей (выражающиеся в других формах) очень похожи на наши. Какой-то деловитый торговец, какой-то высокомерный миссионер идет по острову, видит, что туземная женщина копает в поле, в то время как мужчина играет на флейте, и сразу говорит, что мужчина – венец творения, а женщина – крепостная. Он не помнит, что мог видеть то же самое на каждом втором заднем дворе Брикстона просто потому, что женщины более сознательны и нетерпеливы, а мужчины более спокойны и более жадны до удовольствий. Это может происходить на Гавайях с такой же обыденностью, как в Хокстоне. То есть женщина работает не потому, что мужчина приказывает ей работать, и она подчиняется. Напротив, женщина работает, потому что она велела мужчине работать, а он не повиновался. Я не утверждаю, что это вся правда, но утверждаю, что мы слишком плохо понимаем душу дикаря, чтобы знать, насколько это неправда. То же самое и с нашей поспешной и поверхностной наукой, с проблемой достоинства своего пола и скромности. Во всем мире профессора находят обрывки ритуала, в которых невеста проявляет какое-то сопротивление, прячется от мужа или убегает от него. Затем какой-нибудь профессор напыщенно заявляет, что это пережиток традиции «Замужества через Похищение». Как ни странно, он никогда не говорит, что фата, наброшенная на невесту, на самом деле – ловчая сеть. Я очень сомневаюсь, что женщины когда-либо выходили замуж через похищение; я думаю, они притворялись, как они это и делают до сих пор.

Столь же очевидно, что эти две святыни бережливости и достоинства неизбежно вступают в противоречие с многословием, расточительностью и постоянным стремлением мужского товарищества к удовольствиям. Мудрые женщины попускают это, глупые женщины пытаются подавить, но все женщины пытаются противодействовать этому, и у них хорошо получается. Во многих домах по соседству прямо сейчас переворачивается с ног на голову детский стишок, и Королева в счетной палате отсчитывает деньги, а Король в гостиной ест хлеб и мед. Но нужно ясно понимать, что Король захватил мед в неких героических войнах. Истоки войны можно найти в отсыревшей готической резьбе и в испорченных греческих рукописях. В каждую эпоху, в каждой стране, в каждом племени и деревне велась великая война полов между частным домом и публичным. Я видел сборник средневековых английских стихов, разделенных на разделы, такие как «Религиозные гимны», «Застольные песни» и так далее; а раздел, озаглавленный «Стихи из семейной жизни», целиком – буквально целиком – состоял из жалоб мужей, над которыми издевались их жены. Хотя язык этой поэзии архаичен, во многих случаях слова были точно теми же, что я слышал на улицах и в барах Баттерси: битва за право посидеть подольше и продлить разговор, протесты против нервного нетерпения и всепоглощающего утилитаризма женщины. Такова, говорю, эта война: битва полов не может не быть битвой, но цель любой морали и всего общества – удерживать эту ссору в рамках любви.

VII. Современная капитуляция женщины