Чрезвычайные обстоятельства

Будто и не его это были руки – костистые, бледные, хотя руки и лица от сильного солнца у людей здесь черные, со странно искривленными, будто от тяжелой работы пальцами. Скляренко еще раз покривился лицом, положил на руки голову и забылся.

Когда он очнулся, то внутри не было ни дрожи, ни слабости – только спокойствие да злость: спокойствие было замешано на холодной злости – за себя он постарается постоять. Как бы его ни топили, и кто бы ни тыкал лопатой.

Протестующе мотнув головой, Скляренко подумал о том, что человеческая жизнь подчинена циклам – семилетним, десятилетним, разным круглым датам, человек развивается и живет от вехи к вехе, и случается, лет пятнадцать не меняет свою внешность – все такой же живчик, как и раньше, ни морщин новых, ни седин в башке, а потом вдруг разом, словно бы подмятый лавиной, стареет, горбится, тускнеет, и лысина у него образовывается, – говорят, что лысина – лучшее средство от седины; и зубы вышелушиваются, и кости из молодых превращаются в старые, скрипучие. Но если бы только циклы и круглые даты старили человека – больше всего его старит судьба.

Скомкав салфетку с ненавистным словом, Скляренко сунул ее в самодельную глиняную пепельницу и подпалил с одной спички.

– Финита! – угрюмо пробормотал он. Нашел листок, где была написана фамилия Абдулова, а перед ней стояли кресты. Скляренко несколько минут держал его перед собой, видя и не видя то, что было там написано, – сердце подперла тяжесть, дыхание перехватило. Скляренко подержал во рту воздух, не пропуская его в легкие, выдохнул, снова набрал в себя воздух. Бумажка, которую он держал перед собой, прояснела, буквы обозначились четко, ярко, будто были набраны в типографии и отшлепнуты жирной краской.

Достав ручку, Скляренко под фамилией «Абдулов» написал еще одну фамилию: «Дадыкин». Немного подумав, написал «Чита» – город, куда Дадыкин был послан служить, потом добавил еще один город – «Иваново». В городе Иванове находилась его жена, и если Дадыкин еще не выехал в часть, то он мог быть, например, в Иванове. Либо в Новгороде, где жила его мать. Скляренко добавил слово «Новгород».

Держа листок в вытянутой руке, прочитал вслух:

– Дадыкин. Чита. Иваново. Новгород. – Сощурился: – Что еще?

Взял ручку и против фамилии Дадыкина поставил крест. Потом поставил еще один.

Затем вышел в коридор, заглянул в комнатенку, откуда доносились громкие вскрики, смех.

– Драгунцев здесь?

Драгунцев находился здесь, в прокуренной комнатке, заполненной языкастыми смешливыми лейтенантами. Им, как в детском саду, палец покажи – смеяться будут.

– Сережа, зайдите ко мне, – сказал подполковник, и когда Драгунцев вошел в пенал, Скляренко задумчиво оглядел его с головы до ног, прикидывая что-то, молча пощипал черные чаплинские усики.

– Что-нибудь не так, Эдуард Максимович? – обеспокоился Драгунцев, – Одет не по форме… или что?

– Да нет, все в порядке. Вам, Сережа, надлежит собираться в командировку.

– Куда?

– В моем детстве обычно отвечали: «На Кудыкину гору» – спрашивать «куда» было неприлично.

– Извините!

– На Большую землю. Поищете одного человека. Вначале заглянете в Иваново, потом в Новгород и если не найдете ни в Иванове, ни в Новгороде, отправитесь в Читу, – Скляренко медленно пожевал губами, – впрочем, если хотите, можно начать с Читы.

– Когда прикажете лететь, Эдуард Максимович?

– Вчера! Но поскольку мы вчера не успели, а сегодня в Ташкент уже ушли все самолеты, полетите завтра.

Скляренко правильно вычертил маршрут Дадыкина: Чита, Иваново, Новгород. В Чите капитана не оказалось – он еще не успел прибыть к новому месту службы, да и ждали его тут с кислым выражением – у Дадыкина лицо, как пить дать, тоже будет кислым – жилья для него не было, новый дом, который заложили в военном городке, будет готов не раньше чем через два года, жизнь у капитана ожидалась газетная: на газете будет ночевать, газеткой станет накрываться, на газете будет есть, жирный типографский шрифт осядет у него и в желудке…

Из Читы Драгунцев вылетел в Иваново, удивился: старый ситцевый город – испокон веков русский – можно было перепутать с какой-нибудь маленькой кавказской столицей. В городе звучала гордая горская речь, молодые горбоносые люди в модной одежде хлестали коньяк, запивали пивом, закусывали жгучими южными колбасками, обнимали волооких ткачих с соблазнительными тугими икрами и норовили дать в глаз всякому, кто делал им замечание. Опекали юных джигитов решительные небритые дядьки в крупногабаритных драповых кепках, которые шьют только на Кавказе, больше нигде, деньги тратили не считая – отщипывали из пачки наощупь, совали в лицо продавцу и небрежно цедили сквозь зубы:

– Погляди, сколько там? Если получится много – верни!

– Мне бы такую жизнь! – вздохнул Драгунцев, не ощущая, впрочем, в себе никакой зависти ни к молодым огненноглазым оболтусам, ни к их покровителям.