Чрезвычайные обстоятельства

– Заходи, лейтенант, – довольно любезно пригласил Дадыкин, – гостем будешь!

Драгунцев прошел на кухню, сел на табурет. Огляделся. Кухня была бедной, узенькой, схожей со служебным чуланчиком Скляренко. На потолке – протеки, как в туалете, с желтизной. Мебель – громоздкая, неуклюжая, тесаная топором. «Ампир сталинских времен, – усмехнулся Драгунцев. – Дворцовая обстановка, доставленная из шалаша. Дешево и сердито».

Пошвыряв щук в таз, капитан лезвием ножа сгреб потроха в мусорное ведро, пузыри сунул в прозрачный пакет и выкрикнул:

– Мать, иди доделывай щук! – перевел взгляд на лейтенанта. – Ну, пошли. Поговорим, коли настаиваешь. Что-то я тебя в Афганистане не видел!

– А я вас видел, – сказал Драгунцев.

– Можешь на «ты», – разрешил Дадыкин, – без церемоний. Где встречались?

– В штабе сто первой дивизии.

– А-а… – насмешливо протянул Дадыкин, – а я думал на войне. В рукопашной с душками. От кого приехал?

– От Скляренко. Знаешь такого?

– Скляренко? Подполковник, кажется… Или уже полковник? – Дадыкин усмехнулся. – Сложный фрукт. Не стал еще полковником?

– Пока нет.

– Станет! – убежденно произнес Дадыкин. – Ну и что просил передать подполковник Скляренко?

– Что-то ты все нукаешь, капитан, – не сдержался Драгунцев, – ну, да ну! Как на конюшне!

– Коли в моем доме – терпи, – не обратив внимания на вспышку, сказал Дадыкин, – ржать по-лошадиному не заставлю. Ну?

– Подполковник передал письмо, – Драгунцев достал конверт, вручил бывшему ротному, тот повертел конверт в руках, недоуменно сморщился. Потом решительно разорвал конверт, вытряхнул из него бумагу – конверт небрежно бросил на пол – вел себя, будто в партизанской землянке, о чистоте не думал: в афганских условиях человек утрачивал многие привычки.

Прочитав письмо, капитан и его бросил на пол.

– Пустая писулька, – сказал он, – невнятное бормотанье, – капитан цепко, остро взглянул на Драгунцева, и Драгунцев мигом почувствовал себя на крючке, это ощущение неприятно задело его, внутри возникла злость, – про партию наркотиков, которую мы взяли в кишлаке. И что же надо автору? – не спуская глаз с Драгунцева, тихо спросил он.

То, что Дадыкин начал говорить тихо, чуть ли не шепотом, взбодрило лейтенанта. «Значит, все понял», – подумал он с облегчением, произнес медленно, взвешивая каждое слово:

– Эдуард Максимович хочет, чтобы вы навсегда забыли эту историю.

– Хочет! – усмехнулся Дадыкин. – Хотит! Они хочут!.. Но хочу ли я?

– Я лишь курьер, передаточная инстанция, – сказал Драгунцев, подумал, что здесь все не так просто. Значит, придется Дадыкину вручать второе письмо.

«Пусть почитает и с плачем вспомнит Афганистан!» Со вторым письмом Скляренко просил обращаться аккуратнее – оно было опасное.

У каждого народа есть свои шаманы, свои знахари, свои маги, свои тайны, и такие, что обычный мозг не может раскрыть, есть свои рецепты, свои снадобья и яды, свои травы и камни. Бывает, что целебная, укрепляющая здоровье трава, посыпанная каменным порошком, делается губительной – человека, откушавшего этой травки, не спасет уже никакая медицина. Или какая-нибудь толченая букашка в соединении с обычным инжиром, либо листья тутовника, сваренные с иглами дикобраза в оливковом масле, запросто вгоняют человека в гроб. Либо кора тополя, засушенная с цветками гульруси и настоянная на спирте от одной полной луны до другой… причем, если зелье будет передержано хотя бы одну ночь, то превратится в обычный крепкий напиток, способный человека только веселить… Все в отдельности, само по себе, как вид, приемлемо всеми едоками и петухами, никаких противопоказаний нет, а вот если использовать колдовской рецепт – картина получится совсем иная.

Второе письмо было с афганским секретом – отравленное. Так хитро отравленное, что человек окочурится, а придраться будет не к чему: яд, которым пропитана бумага, неизвестен медицине.

Отыскать умельца, пропитавшего письмо парами одного безобидного растения, вряд ли кто сумеет. Только Скляренко, но он этого не будет делать.

– Значит, хочет, чтобы я забыл про тот бой и кучу белого дерьма? Значит, хотит! – Лицо Дадыкина приобрело издевательское выражение. – Может, он еще потребует, чтобы я забыл ребят своих, кровь свою, раны свои? – голос Дадыкина надсекся, сделался дырявым, как голос матери. – А вот этого, лейтенант, он не хочет? – Дадыкин сложил пальцы в фигу и показал ее Драгунцеву. – Красивый предмет, а?

«Был бы у меня ствол, продырявил бы я тебя, капитан, за милую душу, – ощущая внутри озноб, подумал Драгунцев. – В Афганистане бы ты со мною так не стал разговаривать».

– Подполковник просил передать еще вот это, – Драгунцев вытащил из сумки второе письмо, протянул капитану.

– Читать прямо сейчас, при тебе? – продырявленно просипел Дадыкин. – Чтобы еще раз показать фигу?

– Как хочешь, – спокойно произнес Драгунцев, – на этот счет не имею никаких распоряжений.

Дадыкин швырнул конверт на пол.

– Не нравится мне все это, лейтенант! Не находишь?

– Не нахожу, – твердо проговорил Драгунцев, – как хочешь, так и поступай. Мне пора. Надо еще в Курске побывать, дома.

– Подождет твой Курск!