Чрезвычайные обстоятельства

– Но… – сопротивление Абдулова слабело: соблазн уехать в отпуск был сильнее соблазна вернуться в роту.

– Во-первых, то, что вы долго не были в отпуске, – промах наших кадровиков. И политорганов. Политорганы должны следить за состоянием человека, вмешиваться, если командование не право, зажимает отпуск, придавливает человека, держит у ноги или плющит ногтем, во-вторых отпуск вам положен? Положен… А ротой за вас покомандует пока зам. Поезжайте! – Подполковник выложил обе руки на стол и знакомо прихлопнул ладонями по крышке – удар получился спаренным, дуплетом, будто на охоте, когда мелким бекасинником бьют перепелов.

В общем, вышел Абдулов из штаба отпускником.

– Ротный! Где тебя черти носят! – услышал он крик, вскинулся, приходя в себя, увидел техника с «Ми-восьмого», на котором прилетел в Кабул. – Мы уже загрузились! Уходим!

Абдулов молча показал ему отпускное удостоверение. Техник удивленно присвистнул:

– Вместо войны на сочинский пляж? Или в Пицунду?

Не говоря ни слова – просто не хотелось говорить, не было в этом потребности, хотелось помолчать, запомнить лица. Абдулов кивнул.

– Ну ты даешь! – восхитился техник. – Счастливчик!

– Все равно я в роту! – воскликнул Абдулов.

Вприпрыжку они помчались на аэродром. Один из вертолетов уже запускал двигатель – гибкие длинные лопасти медленно крутились, поднимая с земли едкую пыль.

Хорошо, что вертолеты дождались, не ушли, хорошо, что лейтенант-технарь оказался обязательным, кинулся искать Абдулова, обежал штаб и в конце концов нашел, хорошо, что он объяснится в роте, не то ведь может предстать обычным уклонистом, дезертиром-счастливчиком. И как бы он потом смотрел в глаза усталому майору – командиру батальона? В Абдулове родилось ощущение удовлетворенности, чего-то признательного, доброго – он сейчас любил людей. Всех людей без исключения. Если вчера он был готов сдернуть с плеча автомат и наставить на подполковника, то сегодня любил его, любил рыжую дымную землю, которая в круглом глазе иллюминатора казалась далекой и чужой, но какая она чужая, если полита его кровью, его потом, кровью и потом его ребят? Любил борттехника – веснушчатого, курносого, из-за жары остриженного наголо, любил Дадыкина и комбата, любил всех, кто сделал ему добро.

В роте Абдулову обязательно надо было побывать. Надо было взять кое-какие вещи, приготовленные к отпуску, подарки, деньги и чеки, из-за которых офицеров прозвали чекистами, попрощаться с ребятами и главное – объясниться с майором.

Майор недолго держал в руках его отпускные документы, красное лицо его сделалось еще более красным, майор качнулся на ногах, переваливаясь с пяток на носки, и сказал устало:

– Мне очень хочется порвать эти бумажки.

Абдулов твердо глянул на комбата и спокойно – ничто в нем не дрогнуло – произнес:

– Порвите!

– Не могу, Абдулов, – майор вздохнул, – не могу тебя лишить этого, – он тряхнул бумажками, зажатыми в руке. – И отпускать… – майор покрутил головой, закрыл глаза, словно не хотел видеть старшего лейтенанта. Наконец прощающе вздохнул: – Ладно, поезжай! Но возвращайся скорее!

– Есть! – повеселел Абдулов, лихо, со вкусом, как-то по-гусарски козырнул. Давно он так не козырял, еще со времен училища, подхватил пропыленный продавленный чемоданишко и исчез…

Опять зарядил афганец – горячий мутный ветер, в котором бывает нечем дышать, мучнистая вредная пыль проникает в самые легкие, кашей оседает в глотке, забивает ноздри и глаза – у людей ручьем текут слезы, краснеют, будто у астматиков лица и вообще все люди превращаются в астматиков – задыхаются, хрипят, наливаются кровью, душманы делаются ненормальными, мир превращается в антимир. Одно хорошо – афганец никогда не дует долго. При Скляренко, во всяком случае, не было затяжных песчаных бурь, песчаная пурга очень быстро сдыхает, ветер прячется в камни, в земную глубь, разбойно просвистев в изогнутых коленьях кяризов, исчезает, пыль еще некоторое время столбом крутится в воздухе и тоже оседает, становится видным солнце.

– Афганец, афганец – ветер-оборванец, – задумчиво пропел Скляренко, взял листок и написал на нем фамилию Абдулова. – Афганец, афганец – ветер-зассанец… Афганец, афганец – ветер-обжиманец. Обжиманец, капитанец. Что еще на «ец»? На «ец», как на «це». Вам, говорит, нужно потреблять витамин «це»: сальце, мясце, яйце – це! – он немного подумал, под фамилией Абдулова подвел черту, сверху карандашом меленько написал «Москва», поставил запятую, написал «Сочи». Немного подумав, добавил: «Военный санаторий».

Перед ним лежал конверт. Это было письмо Абдулова своему бывшему командиру. Подполковник извлек из конверта лист бумаги, выдранный из школьной тетради, прочитал. То, что касалось его, прочитал дважды. Хмыкнул:

– Вот тебе и витамин «це». Все понятно – и кто есть кто, и что есть что. Спасибо, друг!