Чочара

— Это не значит, что я одобрял его, я просто подчинялся… ведь ты же чином старше. Нет, ничего не поделаешь, в самую точку!

Короче говоря, завтрак закончился в полном молчании; брюнет совсем помрачнел, а блондин все ухмылялся.

После завтрака некоторое время все сидели молча. Но Кармело никак не мог примириться с тем, что его назвали вором, и вскоре вызывающе сказал Микеле:

— А собственно говоря, можно узнать, кто вы такой? На каком основании вы так решительно высказываете свои мнения и позволяете себе называть ворами людей, которые стоят гораздо больше, во сто крат больше, чем вы сами? Я могу сказать, кто я: я Кармело Али, офицер, землевладелец, окончил юридический факультет, награжден за доблесть, кавалер ордена короны Италии. А вы кто такой?

Блондин с усмешкой заметил:

— Ты забыл еще сказать, что ты секретарь фашио[8] в нашем городке. Почему ты об этом не сказал?

Кармело с досадой ответил:

— Фашио больше не существует, только поэтому я и не сказал… но ты-то знаешь, что меня как секретаря фашио никто никогда не мог в чем-либо упрекнуть.

Блондин, по-прежнему посмеиваясь, поправил его:

— За исключением того, что ты использовал свое положение и заставлял спать с тобой всех самых хорошеньких крестьянок, которые приходили к тебе с просьбами… Ведь ты, всем известно, большой донжуан.

Кармело слегка улыбнулся, польщенный этим обвинением, и не стал его опровергать, но потом он снова повернулся к Микеле и настойчиво повторил:

— Итак, уважаемый синьор, скажите же, есть ли у вас какое-нибудь звание, ну диплом какой-нибудь или награда, орден — одним словом, что-то такое, что дало бы возможность судить о том, кто вы и по какому праву вы критикуете других?

Микеле пристально на него посмотрел сквозь толстые стекла своих очков и спросил:

— А зачем вам знать, кто я?..

— Есть у вас хотя бы диплом?

— Да, я кончил университет… но даже если бы диплома у меня не было, ничего бы не изменилось.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что вы и я — просто люди и то, что мы из себя представляем, проявляется в наших поступках, а не в титулах и дипломах… а то, что вы сделали, и все ваши разговоры рекомендуют вас как человека по меньшей мере легкомысленного и с весьма гибкой совестью… Вот и все.

— Прямое попадание, — сказал блондин и опять усмехнулся.

На этот раз брюнет предпочел сделать вид, что это его не трогает. Потом, поднявшись, он неожиданно заметил:

— Как глупо, что я унижаюсь до спора с вами. Пойдем, Луиджи, уже поздно, а нам ведь еще далеко идти… За хлеб ваш спасибо, и не сомневайтесь, я его вам с лихвой возвращу, если вы попадете в мой городок.

Микеле ответил, как всегда, со спокойной язвительностью:

— Хорошо, только если ваш хлеб не будет испечен из муки, украденной у итальянской армии.

Но Кармело был уже довольно далеко от нас и ограничился тем, что, пожав плечами, крикнул:

— Катитесь вы ко всем чертям вместе с итальянской армией!

Затем мы услышали, как блондин снова со смешком повторил:

— Опять попадание… в самую точку.

Потом они обогнули одну из скал и скрылись из виду. В другой раз мы увидели вдалеке, на тропинке, которая вилась вокруг горы, довольно много людей, шедших гуськом, будто крестный ход, через перевал в нашу сторону. Было их не менее тридцати человек — почти все мужчины в воскресных черных парах, женщины чуть ли не в национальных костюмах — длинных юбках с лифами и в шалях. Женщины, подложив круг, несли на голове узлы и корзины и вели за руку детей поменьше; ребята же постарше шли с мужчинами. Эти бедняги, как они нам рассказали, были жителями одного маленького селения, стоявшего на самой линии фронта. Однажды утром немцы разбудили их на заре, когда все еще спали, и дали полчаса времени на то, чтобы одеться и собрать самые необходимые вещи. Потом всех посадили на грузовики и отвезли в концлагерь около Фрозиноне. Но спустя несколько дней они убежали из лагеря и теперь пробирались по горам обратно в свою деревню, чтобы возвратиться в свои дома и снова начать обычную жизнь. Микеле стал расспрашивать красивого пожилого мужчину с большими седыми усами, который был у них за старшего, и тот наивно сказал:

— Вот скот нас беспокоит. Кто там без нас позаботится о животных? Не немцы же?

Не хватило у Микеле мужества сказать им, что, когда они возвратятся в свои края, не найдут они там ни домов, ни скота — вообще ничего. Передохнув минутку, они побрели дальше. Я сразу почувствовала большую симпатию к этим несчастным, таким спокойным и уверенным в своей правоте, — может, потому, что они немножко напоминали нас с Розеттой: так же война выгнала их из домов, так же и они, ища пристанища, бродили по горам, голые и босые, как цыгане. Однако через несколько дней я узнала, что их вновь схватили немцы и отправили обратно в лагерь Фрозиноне. Потом больше о них я ничего не слыхала.