Чочара

И вот в самом деле из-за вершины горы в солнечном, безоблачном небе появилась первая четверка. Самолеты, серебристые и красивые, сверкали на солнце и казались высоко в небе тончайшими серебряными брошками, какие делают в Венеции. Но вот вслед за ними летят еще четыре самолета, потом — еще четыре, в общем, двенадцать самолетов. Летели они ровнехонько, словно связанные между собой невидимой ниточкой. Теперь гул наполнил все небо, и, сказать по правде, хотя он мне и напомнил немало ужасных часов, проведенных в Риме, услышав его, я даже немножко обрадовалась — мне казалось, что в этом рокоте будто звучит какой-то грозный, но вместе с тем обнадеживающий нас, итальянцев, голос и он приказывает фашистам и немцам убраться из Италии. Я, как и все, с сердцем, замирающим от волнения и полным надежды, смотрела, как самолеты уверенно летели прямо на Фонди, на его раскинутые в долине белые домики, утопавшие в темной листве апельсиновых садов. Потом вокруг самолетов вдруг замелькали в небе маленькие белые облачка, и сразу же вслед за этим захлопали один за другим сухие и торопливые выстрелы немецких зениток. Видно, много было у немцев этих зениток: стреляли они со всех концов долины. Нужно было только послушать, что говорили беженцы:

— Палят, бедняги… напрасно стараются, все равно не попасть… завтра им всем капут… Стреляйте, стреляйте, ни черта вы им не сделаете!

Казалось, действительно огонь зениток нисколько не мешал самолетам — они все летели и летели вперед. Затем мы услышали более сильный и более глухой удар и увидели белое облачко уже не на небе, а на земле, среди домов и садов Фонди. Самолеты начали сбрасывать бомбы.

Не скоро я забуду то, что произошло после взрыва первой бомбы, потому, наверно, что я еще никогда в своей жизни не видела, чтобы люди так быстро переходили от радости к отчаянию. Теперь бомбы сыпались на город одна за другой, и я не успевала считать белые облачка разрывов, которые появлялись совсем близко друг от друга.

«Мачера» огласилась воплями беженцев, а всего минуту назад они так радовались самолетам. Они плакали и громко причитали, совсем как дочь и жена Филиппо, когда Винченцо заявил, что немцы украли приданое. Все кричали, бегали взад и вперед по «мачере» и махали руками, словно хотели отогнать самолеты.

— Убийцы, там мой дом! Они разрушают наши дома! Горе нам! Мой дом! Мой дом!

А бомбы между тем продолжали сыпаться, как сыпятся спелые яблоки, если потрясти яблоню. Зенитки били без передышки, яростно, со всех сторон; оглушающий их грохот не только наполнял все небо, но, казалось, даже сотрясал землю. Самолеты пролетели над всей долиной, до самого берега, а потом там, где в лучах солнца сверкало море, сделали крутой поворот и вернулись обратно, сбросив новую порцию бомб. Беженцы сначала попритихли, думая, что самолеты совсем улетают, а теперь снова принялись рыдать и вопить еще громче, чем раньше. Но в тот самый момент, когда эскадрилья, все так же ровно и четко держа строй, уже, казалось, действительно собиралась улететь в ту сторону, откуда появилась, второй самолет в последнем звене вдруг вспыхнул ярким красным пламенем, потянувшимся за ним, будто шарф, по голубому небу. Зенитки наконец попали в цель: подбитый самолет отстал от других, и огненный шарф, широкий и яркий, окутал целиком всю маленькую серебристую машину. Вы только бы послушали, что теперь кричали беженцы:

— Молодцы немцы! Всыпьте этим убийцам, сбейте их всех!

Розетта вдруг закричала:

— Мама, смотри, как красиво — парашютисты!

В самом деле, в то время как горящий самолет летел в сторону моря, я увидела, как в небе один за другим раскрываются белые зонтики парашютов. Под каждым из них, покачиваясь от ветра, чернело что-то маленькое: то были фигурки летчиков. Парашютов открылось семь или восемь, и они медленно-медленно опускались вниз. Зенитки замолчали, а подбитый самолет, кувыркаясь в воздухе, падал все ниже, пока не исчез за холмом, откуда сразу же донесся оглушительный взрыв. Потом все стихло.

Теперь снова наступила тишина; только вдалеке, в той стороне, где скрылись самолеты, еще раздавался слабый металлический звон да на нашей «мачере» оглашали воздух рыдания и проклятия беженцев. Серебристые зонтики парашютов продолжали медленно опускаться вниз, а всю долину Фонди окутал серый дым, сквозь который то здесь, то там пробивалось яркое пламя пожаров.

Итак, англичане пришли, но пришли они, чтобы разрушить дома беженцев. И теперь также Микеле проявил какое-то странное жестокосердие, причем совершенно неожиданным для меня образом. Вечером того дня, когда мы, сидя в хижине, говорили о воздушных налетах, он вдруг сказал: