Чочара

Я совсем не хочу сказать, что был он пустой краснобай; говорил он всегда что-нибудь интересное, а разговоры всяких болтунов наскучивают, и потом их и вовсе перестаешь слушать. Микеле же мы всегда слушали очень охотно, и иногда я даже бросала свое вязанье, чтобы лучше понять его мысли. Когда он говорил, то не замечал ни позднего времени, ни потухающей лампадки, ни того, что мы с Розеттой по каким-нибудь своим причинам хотели остаться одни; загоревшись, убежденный в своей правоте, он все говорил и говорил мерным своим голосом, и если я его прерывала словами: «Ну, теперь пора ложиться спать» или же: «Ну, теперь надо обедать», — он всегда с досадой умолкал, и лицо его принимало огорченное выражение, будто он хотел сказать нам: «Вот что значит разговаривать с такими глупыми и вздорными бабами, как вы, — напрасный это труд».

В течение тех сорока дней, когда лили дожди, ничего примечательного не произошло, кроме одного события, о котором я хочу рассказать: касалось оно Филиппо и его кума Винченцо. Так вот, однажды утром, когда, по обыкновению, шел дождь и на небе громоздились одна на другую черные тучи, которые непрерывно нагонял ветер со стороны моря, бурлившего, как кипяток, мы с Розеттой стояли и смотрели, как резали козу, купленную Филиппо у Париде. Филиппо собирался часть мяса оставить себе, а остальное распродать по кускам. Коза, белая с черными пятнами, стояла привязанная к столбу, а вокруг толпились беженцы; от нечего делать они глазели на нее, высчитывая, сколько она весит да сколько мяса выйдет, когда ее освежуют и выпотрошат. Розетта, стоя вместе со мной среди луж и грязи, под моросящим мелким дождиком, сказала мне вполголоса:

— Мама, как мне жалко эту бедную козочку… сейчас она жива, а через минуту ее зарежут. Будь это в моей власти, я бы ее не убивала.

Я сказала:

— А что бы ты тогда ела?

Она ответила:

— Хлеб, овощи… разве нельзя обойтись без мяса? Ведь я тоже создана из костей и мяса, и, пожалуй, мое мясо мало чем отличается от мяса этой козочки. Разве ее вина, что она животное и не умеет мыслить, не может защитить себя?

Привожу я эти слова Розетты прежде всего для того, чтобы вы могли иметь представление о том, как она рассуждала и что думала даже в те дни, в разгар войны и голода. Может, слова ее покажутся наивными и даже глупыми, но свидетельствовали они об особом нравственном совершенстве Розетты, про которое я уже говорила: не могла я найти в ней ни одного недостатка, будто святая она была; может, совершенство ее шло от неопытности и незнания жизни, но, как бы то ни было, оно было искренним и от всего сердца. Позже, как уже я говорила, убедилась я, что было оно очень хрупким и отчасти искусственным, подобно красоте выращенного в теплице цветка, который сразу же никнет и вянет, как только его вынесут на свежий воздух. Однако в ту минуту я не могла не растрогаться и не подумать: какая у меня добрая и милая дочка, а я вовсе не стою ее.

Между тем мясник — звали его Иньяцио — снял пиджак и остался в одной жилетке. Глядя на него, никак нельзя было признать в нем мясника — это был печального вида вялый мужчина с копной седеющих волос, длинными усами и глубоко запавшими голубыми глазами. На столике, поставленном возле столба, к которому была привязана коза, уже лежали два ножа и стоял тазик, совсем как в больнице, когда делают операцию. Иньяцио взял со столика нож, провел им по ладони, пробуя, острый ли он, потом подошел к козе и схватил ее за рога, отогнув ей голову назад. Коза беспомощно поводила глазами — казалось, от страха они вылезут у нее из орбит, — ясно было, она понимала, что ее ожидает. Блеяла она жалобно, будто хотела сказать: «Сжальтесь, не убивайте меня». Иньяцио, все еще держа ее за рога, закусил нижнюю губу и одним ударом всадил ей в горло нож по самую рукоятку. Филиппо, помогавший ему, поспешно подставил тазик под горло козы, и из раны, дымясь на холодном воздухе, фонтаном хлынула черная густая кровь. Коза задрожала, глаза у нее полузакрылись и стали тускнеть — с каждой каплей крови, стекавшей в тазик, жизнь покидала ее. Потом колени у нее подогнулись, и она, можно сказать, доверчиво повалилась на руки человека, убившего ее. Розетта пошла домой под непрерывно лившим дождем, я хотела догнать ее, но пришлось остаться, так как мяса было мало и я боялась, что мне не достанется. К тому же Филиппо обещал отдать мне кишки, а они очень вкусны, если их слегка поджарить на решеточке на медленном огне, причем плиту или таганок надо топить не каменным углем, а древесным или же дровами. Между тем Иньяцио поднял козу за задние ноги и поволок по грязи к двум врытым неподалеку в землю шестам, потом подвязал к ним козу головой вниз: одной ногой к одному шесту, другой — к другому. Все мы столпились вокруг Иньяцио, наблюдая, что он будет делать дальше.