Читаем Чистый кайф полностью

Чистый кайф

Он замолчал, и с полминуты мы просто сидели в темноте. Окна в гостиничном корпусе давно погасли. Я думал об этом незнакомом Валере, о маме и, странно, о том, что ночи тут на севере тоже бывают красивые.

– Вот все правильно делает человек, а у него все равно валится, – подал голос сибиряк. – В Москву свою решил не возвращаться, от соблазна подальше. Женился, две девочки родились. Трудится. Пасеку монастырскую поднял. Сбитень теперь вот наладил. Даже в Ленобласти продают. А тут бах – все сгорело.

– Может, он не то чего-нибудь делает?

– Да нет, все то. Просто жизнь такая. Рай себе горбом не заработаешь.

– А как же тогда?

– Никак. Валера и сам все понимает. Посидел, покурил, потом говорит: «Ладно, мы от жизни не бегаем – мы ее живем». И дальше работать уехал.

– А жить где теперь будет? Дом-то сгорел.

– Сказал, что новый построит.

Мы посидели молча еще минут пять. Думали каждый про свое. Потом сибиряк поднялся и сообщил о своей части нашего общего молчания.

– Несчастье ведь как болезнь. В нем тоже не одна только горечь.

– В смысле?

– Болезнь человеку дается, чтобы он стал лучше. Шанс это, понимаешь?.. Если по результату не умер, конечно. Так и несчастье. Меняет оно нас. Кого в лучшую сторону, кого в худшую – это уж нам выбирать, но шанс на перемену дается огромный. Потому что иначе костенеет человек, твердый становится, неподъемный. А тут вроде как все сбросил – нужное, ненужное, потом поймешь. Причем не только болящему этот шанс посылается. Люди же вокруг нас. Близкие, далекие – всем так или иначе меняться надо. Раздражение там на больного, усталость, злость даже – все это сильно меняет. Либо справишься с этим, либо нет… Вот у тебя, например, семья есть?

– Есть.

– Много народу?

– Хватает.

– Думаешь, небось, что им жизнь испоганил. Спать не можешь от этого. На лавочке вон по ночам сидишь.

Я молчал.

– А зря, – качнул головой сибиряк. – Твоя беда – это и для них испытание. Они должны его сами пройти. И тебя это не касается. Так что виной себя не трави. Стыд – хорошее дело, но ты свой труд и свое послушание исполняй. А у родных не отнимай шанса.

– Какого шанса?

– Лучше стать. Или ты один хочешь?

– Я один во всем виноват.

– А жирно тебе не будет?

* * *

Весна 1997, Ростов-на-Дону

Психотерапевтическая беседа № 2

Умный доктор Наташа на этот раз писать ничего не стала. Положила передо мной на стол несколько фотографий.

– Помнишь, когда это снято?

Я, конечно, подофигел, но держаться старался ровно.

– У вас откуда они?

– Мама твоя принесла. Помнишь или нет?

На фотках был я в мелком возрасте, были Николаевна, брат, мама, отец. С Тагиром ни одного снимка я не увидел.

– Вы толпу под окнами можете разогнать? – спросил ее вместо ответа. – И так спать не могу, а тут еще эти орут.

– Я думала – тебе приятно. Они же твои поклонники.

– Мне неприятно.

Она внимательно на меня посмотрела. Психиатры знают, как надо смотреть.

– Ты связываешь свою проблему с успехом? Решил от него отказаться?

– Ничего я не связываю. Скажите санитарам, чтоб их уняли. Спать не дают.

Она кивнула:

– Хорошо, обсудим это чуть позже. А теперь давай о твоей семье. Сколько тебе лет на этом снимке?

Странная штука, но в близких мы отражаемся сильнее, чем в зеркале. Я, например, не думал, что я наркоман, пока мама не стала так думать. Вернее, пока не узнала об этом. То есть я жил себе, треки писал, кололся, и ничего меня особо не парило. А потом посмотрел на маму и такой – опа, оказывается, я наркоман. В натуре покруче зеркала.

– Лет пять-шесть, не знаю.

– А что за ящик у тебя в руках?

– Обычный ящик. Для посылок. У нас в нем игрушки хранились новогодние.

– Значит, это Новый год?

– По ходу, так.

– Расскажи мне про них.

– Про игрушки? – Я подумал, что она уже совсем загоняет.

– Ну да. У тебя же была любимая. Ты всегда помогал елку наряжать?

Я кивнул.

– Было такое дело.

– Какое украшение помнишь лучше всего?

– Звезду на макушку.