Чистота

Остальные оборачиваются. У входа в лабораторию стоит Жанна. За исключением доктора Гильотена, всем мужчинам становится немного не по себе, словно они сами удивились охватившему их неподобающему энтузиазму.

– Я подумала, вдруг вам что-нибудь нужно, – отвечает девушка. Она не входит в лабораторию и не приближается к ящику. Через несколько секунд Гильотен и Лекёр осторожно кладут крышку на место.

Глава 10

В новой общей могиле местных красавиц не обнаруживается. По мере погружения (это самая глубокая могила из трех: двадцать два метра, судя по последнему замеру отвесом) попадаются в основном развалившиеся гробы, а их обитатели давно перемешались друг с другом. До середины недели люди работают до восьми, а то и до девяти вечера: копают, вынимают и складывают при свете факелов, фонарей и костров. Наконец в субботу – в тускнеющем закатном небе заметно безмятежное сияние какой-то планеты – извлекают последнего погребенного. Те, что в яме, поднимают головы, а те, что наверху, глядят вниз. Инженер приказывает прекратить работу. И просит Лекёра собрать горняков у креста проповедника, потом сам вместе с ним поднимается по винтовой лестнице и объявляет о своем решении: всякий раз, когда очередная общая могила будет очищена, по окончании работы каждый шахтер получит премию в тридцать су. Накануне вечером Жан-Батист производил вычисления, меняя цифры в аккуратно зачеркнутых столбиках, пока не вывел нужную сумму.

– И вот еще что, – добавляет он, подбирая подходящий тон, чтобы отеческая снисходительность сочеталась в его голосе с грубоватой сердечностью и практичностью. – Завтра мы откроем двери кладбища, и вам будет разрешено выйти в город. Вернуться следует до заката, ибо на ночь мы снова запрем ворота. А сегодня вечером ворота могут открыться на час – на случай если кто-то из наших знакомых пожелает зайти в гости.

Лекёр хлопает в ладоши. Наверное, он ожидает, что к нему присоединятся рабочие, дабы продемонстрировать инженеру свою признательность, однако никаких других звуков не слышно, кроме приглушенного бормотания и шарканья сапог. Поняли ли горняки, что им было сказано? Жан-Батист смотрит на Лекёра, но до того, как он успевает спросить совета или попросить друга перевести свою речь на рокочущий фламандский, Лиза Саже начинает бить поварешкой по кастрюле, и рабочие друг за другом уходят в палатки за ножами и мисками.

– Это ты хорошо придумал сделать им выходной, – говорит Лекёр, когда они спустились со ступенек. – Ребята обрадовались.

– Ты уверен?

– Я это ясно видел.

Жан-Батист кивает. Он-то ясно увидел совсем другое: утром в понедельник он стоит тут один без шахтеров или с полдюжиной оборванцев, одуревших от пьянства и обобранных до нитки. Да, эти люди, возможно, крепки, как янычары, но им не справиться с тарабарщиной и ловкостью рук местных мошенников. Однако если и дальше держать рабочих взаперти, случится бунт, и его уже не усмиришь табаком и глиняными трубками. На шахтах – сам он, правда, этого не видел – рабочие, по рассказам, случалось, бросались на первого встречного-поперечного, крушили машины, поджигали здания, даже осаждали квартал, где живут управляющие, пока не появились вооруженные стражи порядка. Большинство горняков, как и он сам, – люди с севера. Долго запрягают, но уж коли на них найдет…

Через час после ужина появляются женщины, сначала осторожные – голова самой смелой первой просовывается в полуоткрытую дверь с Рю-о-Фэр, – потом ворота открываются настежь, и женщины решительно входят, выкрикивая нежные словечки и приветственно махая горнякам.

Лекёр, Арман, Жанна, Лиза Саже и Жан-Батист смотрят на них, скрытые ночной тенью, пролегающей, точно ров, вдоль западной стены церкви. Женщин трудно сосчитать. Лекёр говорит, их двенадцать. Арман уверяет, что на одну больше, потом называет некоторых: Симона, Марианна и еще вон та худышка, позади всех, по прозвищу Дюймовочка. Самая юная выглядит не старше Жанны, а самая старшая – крупное, грубое создание с голосом сержанта, с виду почти бабушка – ковыляет, хромая, по неровной земле с мрачной целеустремленностью.

Шахтеры ждут, словно экипаж заколдованного корабля. Женщины, точно волны, омывают толпу, проходя сквозь нее. И вот в свете костра начинается праздник. Мужчины передают по кругу бутылки и оловянные кружки с коньяком. Женщины пьют, начинают вести себя, как и положено, все более разнузданно, выбирают себе партнеров, называют цену. Первые парочки удаляются в темноту, взявшись под руки, как это делают любовники всего мира. Те же, кто наблюдал за ними, стоя тихонько у церкви (вроде открывателей новых земель, что под созвездием Южного Креста следят за ритуалами туземцев на берегу океана), удаляются в дом пономаря. На кухне по обе стороны от очага сидят Манетти и Блок, пономарь спит, положив голову на спинку стула, Ян Блок, погруженный в полудрему, при их появлении слегка вздрагивает и отвечает на кивок инженера неловким, но почтительным кивком.