Чисто астраханское убийство

И Евдокия, истомленная ласками, поеживаясь от грозовой свежести, вливающейся через приоткрытые окна из сада, наконец заснула под самое утро. А Грязнов, машинально рассматривая медленно возникающие из полутьмы узоры побелки, размышлял о превратности судьбы человеческой. Не впервой ему было вот так же по ночам, разве что только без неровно дышащей рядом, у самого сердца, женщины, анализировать собранные факты, из которых затем вырисовывались причинно-следственные связи происходящих событий.

Он прекрасно знал, что происходило в правоохранительных органах в последние годы. Являясь, по сути, одним из важнейших направлений государственной политики, они были и непосредственным ее отражением. Или, возможно, отражением «отдельных издержек» этой политики, поскольку прибегать к таким куда более мягким утверждениям было гораздо проще и комфортнее представителям руководства этих органов. Борясь с бандитизмом, милиционеры нередко и сами становились бандитами. Углубленное изучение методов действий преступников подвигало борцов с ними использовать те же средства для камуфляжа и аналогичной собственной деятельности. Невозможно перечислить, сколько их, таких оборотней, пришлось брать в своей жизни Вячеславу Ивановичу! Иной раз, очевидно уже от обыкновенной человеческой усталости, ему казалось, что конец борьбы близок, но поднималась новая поросль, и ожесточенная битва, то стихая, то разгораясь, так и не прекращалась. И эта вековечная игра в казаки-разбойники, которую дети впитывали в себя с дворового малолетства, потом продолжалась и во взрослой их жизни, обретая совсем уже изощренные и жестокие формы. «Мафия вечна», — так, что ли? Шутка кинематографиста оказывалась горькой правдой… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…

Умом Грязнов понимал, что так оно, конечно, и есть, а сердцем не хотелось верить, ибо перед его внутренним взором по-прежнему стыли в стеклянной неподвижности утомленные горечью глаза трех немолодых женщин. Но что нового они могли сказать ему? Давно знал Грязнов, что если власти надо найти крайнего и потом, списав на него все свои грехи и преступления, убрать его, посадить, такой человек всегда найдется. А уж если исчезнет человек, как говаривал в свое время один из великих учителей народа, вместе с ним исчезнет и проблема…

Наутро Вячеслав Иванович старательно, не пропуская ни одного дома, обошел соседей пострадавших, которые могли хоть что-то видеть. Скользя по размытой глине уличных луж и оттирая о мокрую траву рифленые подошвы, он с усмешкой вспоминал заботливую Дусеньку, которая настояла, чтобы он надел старые резиновые Мишкины сапоги — тяжелые, зато сухие.

А вместе со старой штормовкой и далеко не новыми спортивными шароварами такая одежда придавала Грязнову вид местного жителя, своего, который, во всяком случае, не вызывал бы немедленного подозрения. Да и знали его уже — слухи-то быстро разбегаются — как нормального мужика, без столичных закидонов, с которым некоторые рыбаки и хозяева лодок уже имели дело и не остались внакладе. Его и встречали без настороженности: пришел — заходи, коли дело есть. Но когда возникал первый вопрос, собеседники, видел Вячеслав Иванович, напрягались, испытывая явное отчуждение. Не желали они высказывать свое мнение по поводу событий полугодичной давности. Мало чего было? Тут и не такое случалось, всего не упомнить…

Но Грязнов был спокоен, ненавязчив и терпелив. Ему «всего» и не надо было. Один вопрос был важен: почему менты с такой зверской настойчивостью привязались к Антону Калужкину? Чем он им мог так насолить, что они на него всех собак навешали? Разве это по закону? Да какой там закон! Это ж даже и не по-людски!

Искреннее возмущение всегда вызывает либо протест, либо согласие твоего собеседника.

И вот получалось, что особых-то протестов вроде и не было, но и с согласием поначалу тоже было туговато. Хотя умению «разговорить» человека в милицейских академиях, может, и пытаются научить, эти знания приобретаются главным образом с помощью немалого личного опыта. А уж его-то Вячеславу Ивановичу хватало с избытком. И люди постепенно, под ненавязчивым натиском его аргументов, «развязывали» языки. Кто-то видел, но как бы забыл, чтоб менты не приставали, а кто-то слышал, да сразу не понял, а когда понял, решил молчать — так оно спокойней и тебе, и семье твоей. И в результате кое-что Вячеславу Ивановичу удалось-таки собрать. Особенно любопытным оказался факт с рыбой вяленой. С машиной — это уже второй вопрос, он позже возник, под занавес, как говорится.