Чисто астраханское убийство

Конечно, большинство женщин осуждали гулящую Дашку Двужильную. У нее, возмущалась одна из моложавых женщин, и в натуре на всех без исключения беспутных станичных мужиков этих жил хватило бы. Знали ведь в округе, кто она, как и с кем живет. А этот калмык — он из ее последних уже. И на него, старика, позарилась, когда поняла, что никто из прежних хахалей смотреть на нее не желает, все отвернулись от нее. Вот она на месте почти и не сидела, все моталась куда-то, везде у нее были родственники, так она говорила. И в Воронеже, и в Саратове, и в Астрахани. Да и здесь, в Ивановском, только слепой не видел и глухой не слышал про ее похождения. А когда «маркет» работал еще не двадцать четыре часа в сутки, как нынче, именно у нее всегда могли алкаши да и всякая проезжая братия достать бутылку, а то и, как говорится, «картошки дров поджарить», — никому, по свидетельству ее посетителей, не отказывала крепкая и жадная даже в свои тридцать с чем-то там лет, и поистине двужильная Дашка. Другая бы посовестилась, не девка уже, а этой — хоть бы хны. Небось, и менту тому «мордатому» дала, который больше других ярился и орал на Калужкина, — то-то ж она с ним все переглядывалась, когда обыск у Антона в доме и во дворе производили. И чего они все в этой курве находят?! А потом капитан отправил Антона со своими псами в «газоне» с решетками, а сам к Дашке отправился, обедать, видно. Это с утра-то. Многим здесь хорошо известны ее «обеды». Ух, мужики, чтоб им пусто было!.. Так при чем здесь рыба? А при том, что Калужкин не только с пчелами своими возился с утра до вечера, он и с рыбаками хорошо ладил. А те ему за мед его прекрасный всегда от своего улова отстегнуть готовы были. Как же иначе-то? На реке и без рыбы? К тому же мед у Антона ценился, чистый был, нарочно пчелу сахаром не прикармливал, трудиться заставлял, оттого и товар его от каждой травки, от любого цветка, как говорится, свой вкус и цвет имел. А некоторые даже издалека приезжали, уважая труды пчеловода. Потому и болел Антон Калужкин за своих пчелок, возился с ними, и буквально ярился, когда им наносили урон. Теперь и понять можно было, почему зверем бросался Антон на своих соседей, один из которых, нечаянно якобы, потравил его пчел, а другой передвинул ограду и залез на чужую территорию так, что ульям стало тесно. Нет, неспроста, видно, обрушилась на Антона беда. А тут еще и смерть обоих детей! С ума сойдешь от горя… И все равно, не смог бы поднять руки Калужкин на человека, тот, кто постоянно с живой жизнью, с чистой природой имеет дело, тот в ее заклятого врага не превратится… И уж тем более застрелить троих людей и задавить насмерть четвертого? Глупая выдумка это все, дурней не придумать. Но тот, кто выдумал, имел, конечно, свой грязный резон…

Вот такой вывод напрашивался у Вячеслава Ивановича после того как он — где успешно, а где и зря — обошел семьи станичников, которые могли что-то рассказать ему об Антоне.

И наконец, злосчастная «Лада». Да если б она у Калужкина была на ходу и если бы пикап докторский, на котором тот возил лекарства, завелся, может, и не случилось бы трагедии с Васей! Сумел бы, успел довезти Егор больного парня до больницы. Но тогда как же можно обвинять в наезде человека, чья машина стояла в сарае с полуразобранным двигателем? Они что, полные идиоты, эти следователи, которые зверски избивали мужика за то, что тот якобы нарочно наехал на своего врага? Отомстил, видишь ли, за то, что тот выдал его оружие милиции! Дураку ж понятно, что это все было подстроено! И как Кате они угрожали, тоже многие слышали. А вот подтвердить… да ну их, зверей, связываться опасно, самих упекут, придумают преступление, неизвестно, что ль, как они это делают?.. Плохая слава у местной милиции, очень плохая… Морщился болезненно Вячеслав Иванович, словно бы перенося обвинения людей на свою собственную шею. И не виноват сам-то, а все одно будто в дерьмо по уши окунули…

Но так или иначе, а услышанное им, если бы свидетели захотели подтвердить свои слова письменно, определенно изменило бы ход судебного разбирательства. Да только не желают люди связываться с «родной» властью — поганой и продажной, — помня о женах и детях своих… Ужасный итог.