Чисто астраханское убийство

Нельзя исключить, что о нем как раз и получил какую-то информацию участковый уполномоченный. Или доктор ему в чем-то конкретном отказал? Или, наконец, служит этот похожий на боевика бородатый Ахмет толковым «казачком» у некоторых лиц, не заинтересованных в том, чтобы процветала «империя Дадаевых»? Но тогда следующим трупом наверняка станет младший брат Рахим. Правда, свалить уже и это преступление на Калужкина им не удастся, на нарах тот парится. Ничего, значит, найдут следующего козла отпущения. Так что теперь, размышлял Грязнов, стоит ли подождать дальнейшего развития событий или поделиться соображениями с генералом? Можно ж ведь и пробить этого Ахмета по соответствующим службам. Фамилию бы только узнать. Наверняка где-нибудь засветился. А кадр, между прочим, очень любопытный… Однако почему все же так громко, на всю улицу, поругались Грибанов с Калужкиным? Вот что надо обязательно узнать. Есть же у Антона адвокат, Алексей говорил. Правда, таким вот, назначенным или прикрепленным судом адвокатам верить не приходится, но было бы очень важно узнать, какую цель преследовали эти двое поссорившихся? И не у кого, кроме самого Калужкина. Алексею надо звонить, вот что… пусть-ка тот опер, которого он обещал, поговорит с задержанным…

Это была хорошая идея. И повод, кстати, есть. Надо же думать о судьбе осиротевшей семьи участкового уполномоченного!.. Ничего более важного вдова так и не припомнила. Мельком сказала еще про браконьеров, иногда открыто угрожавших участковому, но Грибанов на такие угрозы обычно внимания не обращал, они, мол, в порядке вещей. Да и не стали бы убивать человека за какую-нибудь рыбину, все ж не чужие люди проживали в станице. Казалось бы, ничего путного не добился сегодня Грязнов, но даже и одного упоминания Ахмета из дома Дадаевых ему пока хватало. Итак, есть уже три повода для телефонного звонка Алексею…

Можно было отправляться домой, имея в виду, что там уже наверняка его дожидалась гражданская жена несчастного Калужкина, строптивого и обиженного, на которого было так удобно вешать всех собак… Лидия Ивановна, прощаясь, посмотрела с такой надеждой, что Вячеславу Ивановичу стало просто стыдно за то, что он — здоровый мужик и далеко не дурак, ничем не может прямо сейчас помочь этой усталой, но еще сохранявшей свое обаяние женщине с двумя шумными ребятишками… Выйдя на пустынную еще улицу, Грязнов почувствовал, как потекли по спине струйки пота, — неистовую жару сменила вечерняя духота. Чувствовалось, что где-то в стороне, в предгорьях Кавказа, скапливалась духота и скатывалась по отрогам гор на равнину, неся за собой грозу и ливень. Последнего давно уже не хватало кирпично окаменевшей и растрескавшейся земле. Но пройдет ливень, и дороги превратятся в лужи, наполненные липкой, жидкой глиной. И тогда в туф лях-сандалиях здесь делать станет нечего, и придется натягивать на ноги высокие, с пиратскими раструбами, рыбацкие сапоги, — мельком видел их в закутке у Дуси Вячеслав Иванович.

Усмехнулся: «Вот я уже и одежонку ее мужа потихоньку приспосабливаю… А что дальше будет, один Бог знает…» Он и сам не знал толком, но одни мысли о Дусеньке, старательно хлопочущей вокруг него, вызывали у Вячеслава Ивановича теплые и нежные чувства.

«Неужто в самом деле втрескался? — удивлялся он. — Надо же!..» Да вот и Санька-хитрец так поглядывал и подмигивал, что даже ничего не значащие слова в разговорах с женщиной неожиданно приобретали для них обоих важное значение… «Ишь, как забрало…»

Дома Грязнова ожидала маленькая и худенькая, словно девушка-подросток, Катя Нефедова. Вячеславу Ивановичу показалось, что даже условная какая-то связь крепыша и драчуна Калужкина с этой гражданской женой выглядит насмешкой над здравым смыслом.

Ну куда уж ей, этой малышке, да защищать своего «мужа»! Что она может, кроме как заплакать?.. А с другой стороны, если уж все станичники и с ними злая и неуступчивая, несправедливая власть поставили на ее Антоне жирный крест, то именно для нее особенно важно, чтобы этот крест не превратился в могильный. Ибо «эти» все могут…

«Да, — подумал Грязнов, слушая ее приглушенные скорбные причитания, — тяжко ей искать справедливость. Тут и сильные люди пасуют…» Казалось ему, что в его душе давно уже тихо скончалось бесполезное сочувствие к терпящим крах, невозможно со всеми без исключения сопереживать, сердца не хватит. Но вот поговорил с одной вдовой, теперь с другой, пусть и не вдовой пока, но, очевидно, что все дело к тому идет, и на душе так смутно и мрачно, будто ни просвета впереди.

Словно обрадовавшись, что московский гость готов внимательно ее выслушать, Катя — ее и Екатериной-то называть было бы странно, а ведь у нее — восьмилетний сынишка, — всхлипывая и сбиваясь, пыталась подробно пересказать все мытарства, которые пришлось пережить несчастному Антоше, Тошеньке… Надо же, как…

И еще одна человеческая трагедия замаячила перед внутренним взором Вячеслава Ивановича.