Пьер Револь вошёл в тот момент, когда Корделия, открыв «фотобут»,[60] внимательно изучала фиолетовые пятна у себя на шее и увидела на мониторе человека, заглядывающего ей через плечо, так в метро нескромный читатель изучает газету соседа; она вскрикнула. Вы говорили, что в нашем отделении совсем недавно? Револь стоял прямо у неё за спиной; девушка подскочила, развернулась — от этого движения у неё закружилась голова и перед глазами появилась чёрная пелена, надо что-нибудь съесть; она убрала за уши непослушные пряди, попытка выглядеть опрятнее, собраннее: да, я вышла сюда два дня назад; твёрдой рукой она привела в порядок воротник халата. Мне необходимо поговорить с вами об очень важных вещах, о том, с чем вы здесь столкнётесь. Корделия кивнула: хорошо, прямо сейчас? Это не займёт много времени; это касается того, что произошло совсем недавно в палате, и, надо же, именно в эту секунду в глубине кармана завибрировал мобильный Корделии: бззз, бззз; девушку словно током ударило: о нет, нет, этого не может быть, чёрт побери! Револь присел на краешек стола и начал говорить, голова опущена, руки сложены на груди, ноги скрещены на уровне голени: у того парня, которого вы видели, зафиксирована смерть мозга; бззз, бззз. Револь изъяснялся просто и доходчиво, но его слова казались Корделии фонетическими упражнениями из учебника иностранного языка; она тщетно пыталась сосредоточиться, обратить всё своё внимание на это лицо и открыть свой мозг этому голосу, звучащему в кабинете, — всё происходило так, словно она плыла против течения, боролась с тёплой волной, пробегавшей вдоль её бедра через равные промежутки времени; бззз, бззз; волна облизывала изгиб ноги, проникала в пах; Корделия мужественно сражалась, мечтала вернуться к этому мужчине, к своему начальнику, который, как ей казалось, удаляется от неё всё дальше; его голос звучал всё слабее, словно рядом с ними мчался скорый поезд и его шум заглушал все звуки; чем больше слов произносил Револь, тем хуже их слышала Корделия: так вот, этот молодой человек умер, однако близким родственникам очень трудно смириться со смертью: ведь состояние его тела вводит их в заблуждение, вы меня понимаете? Корделия пыталась слушать: да, выдавила она, словно надула пузырь, я понимаю, но она ничего не понимала, идиотка: складывалось впечатление, что её мозги обратились в паническое бегство; бззз, бззз; теперь едва заметная вибрация телефона порождала эротические видения, фотограммы,[61] вырванные из кинофильма, который рассказывает о минувшей ночи: вот приоткрытый, такой чувственный и нежный рот легонько касается её затылка; вот тот же рот обжигает дыханием её лоб, её щёку, её живот; а вот её груди трутся о стену; они покраснели: шершавая поверхность, крошечные вкрапления камня в бетоне, словно тёрка, царапают кожу, а любовник уже пристроился сзади, и её руки обхватывают его ягодицы, чтобы привлечь разгорячённое тело как можно ближе, ещё глубже, ещё сильнее; бззз — последний удар сердца: всё кончено; Корделия даже не моргала; ей пришлось сглотнуть, прежде чем ответить неожиданно резким голосом: да, я всё прекрасно понимаю, последнюю фразу она произнесла так громко и отчётливо, что Револь смерил собеседницу доброжелательным взглядом и подвёл итог: так вот, когда вы оказываете пациенту необходимый уход, вы не должны разговаривать с ним, как вы разговаривали с молодым человеком, у которого зафиксирована смерть мозга: в палате находились его родители, и для них это был ложный сигнал, будто ещё есть надежда, а это противоречит страшной действительности; своим поведением вы ввели их в заблуждение; ваши слова, произнесённые таким будничным тоном, ставят под сомнение то, что хотим донести до них мы, а это жестоко, вы согласны? Да. Корделия сидела как на иголках; она мечтала лишь об одном — чтобы Револь исчез, ну, давай же, уходи, выметайся прямо сейчас; очередное покорное я всё поняла, и вдруг внезапно, никто не мог предвидеть ничего подобного, вскинулась, гордо подняв голову: вы не привлекли меня к работе с пациентом, не описали ситуацию, встретились с родителями без меня, так не работают. Револь изумлённо посмотрел на молодую женщину: а? а как работают? Корделия сделала шаг вперёд и выдала ответ: работают в команде. В комнате повисла тишина; они изучающе смотрели друг на друга, затем врач оказался на ногах: вы очень бледны; вам показали, где кухня? Там есть печенье; хочу предупредить вас: для девушки двенадцатичасовое дежурство в реанимации — это не шутка, бег на длинную дистанцию; надо рассчитывать свои силы. Да-да, ладно. Револь наконец решился покинуть кабинет. Корделия сунула руку в карман. Закрыла глаза, подумала о своей бабушке из Бристоля, с которой она беседовала по вечерам каждое воскресенье, но бабуля не должна звонить: не то время, сказала она, чтобы убедить себя; она с удовольствием произнесла бы какое-нибудь заклинание, прежде чем открыть глаза и прочесть цифры, высветившиеся на экране мобильного; с удовольствием заключила бы пари, как в рулетке, куда покатится шарик; сделала бы какой-нибудь ничего не значащий жест; бросила бы скомканную бумажку в корзину (попадёт или нет?) или просто сыграла бы в орла и решку: не будь дурёхой — что на тебя нашло?