Четвертый разворот

Инга верила Алеше. Ей нужно было верить ему. Даже потому, что его слова являлись для нее как бы щитом, предохраняющим ее от сомнений, которые разъедали, точно ржавчина, ее душу. Без уверенности, что она еще кому-то нужна, что существование ее не бессмысленно, Инге жить было бы невыносимо.

Смерть Романа не только выбила Ингу из колеи, но и наложила на ее характер особую печать. Она сделалась раздражительной, часто нетерпимой ко многим человеческим слабостям и особенно к фальши в любых ее проявлениях.

Инга и раньше была прямой и честной натурой, но раньше она умела свое замечание облечь в мягкую форму. Теперь же, после смерти Романа, порой могли сказать, что она человек бессердечный, даже грубый. Инге и самой казалось, что душа ее действительно зачерствела. Однако это было не так. Наоборот, теперь чужая боль воспринималась Ингой так остро, будто она испытывала эту боль сама, каждой клеткой своего тела. И когда ей удавалось хоть в какой-то мере облегчить страдания человека, она чувствовала себя умиротворенной.

Инцидент с портнихой, о котором Инга рассказала Алеше, не кончился разговором только с глазу на глаз с главврачом. Возможно, если бы нечто подобное произошло с кем-нибудь другим, а не с Ингой, Степан Федорович Кустов и не стал бы заострять этот вопрос. На худой конец, вызвал бы виновника и, как говорят, снял бы с него стружку тет-а-тет. Но Ингу надо было проучить. Слишком уж независимо, по мнению Степана Федоровича, она себя вела, слишком резко отвергала авторитеты и самого главврача, и его ближайших помощников. Этому надо было положить конец.

И вот, желая подчеркнуть значительность возникшего инцидента, Степан Федорович на первой же пятиминутке (он созвал ее уже после работы) поставил вопрос об этике врача в такой форме, что каждому стало понятно: над врачом Весниной неожиданно сгустились грозные тучи, а сумеет ли она их разогнать — одному богу известие)…

Доложив «о беспрецедентном поступке доктора Весниной», Степан Федорович обратился к Инге:

— Скажите, Инга Павловна, все было так, как я сказал? Или, может быть, я что-то приукрасил? Ваши коллеги хотят, видимо, о вашей бестактности услышать более подробную информацию, но, к сожалению, я ею не располагаю. Если вы сочтете за честь прояснить кое-какие моменты, мы будем вам весьма признательны.

Инга спокойно ответила:

— Благодарю вас, Степан Федорович, информируя моих коллег о моей бестактности, вы были предельно объективны. За исключением кое-каких пустяков, о которых, наверное, не стоило упоминать…

— То есть? Какие пустяки, — главврач сильно нажал на слово «пустяки» и обвел взглядом аудиторию, словно призывая врачей быть особенно внимательными, — вы имеете в виду? Не тот ли факт, что вы в категорической форме запретили больной Семеновой появляться в нашем лечебном учреждении?

— Нет, не тот. Я имею в виду именно факты, Степан Федорович, а не вольные толкования моих действий. От Семеновой я в категорической форме потребовала соблюдать очередь на прием к врачу. Вопрос же о том, стоит ли ей появляться в лечебных учреждениях, был затронут в форме дружеского совета.

— Что же, в таком случае, вы имеете в виду? — раздраженно спросил главврач.

— Порочную практику отдельных врачей разграничивать больных, делить их на две категории. К одной относить людей с положением, знакомых, близких, к другой — простых смертных. Не кажется ли вам, Степан Федорович, что подобная практика является действительно порочной и что в нашем лечебном учреждении она имеет весьма широкое распространение?

Кто-то бросил:

— А не кажется ли доктору Весниной, что она делает очень смелые обобщения?

— И фактически наносит оскорбление всему коллективу, — добавил стоматолог Крушинский, на которого — Инга это отлично знала — было особенно много жалоб именно по этому поводу. — Я работаю в поликлинике полтора десятка лет и ничего подобного не слышал. Это возмутительно!

Инга взглянула на Крушинского и саркастически улыбнулась:

— Простите, доктор, если я обидела лично вас.

— Инга Павловна, вы ведете себя вызывающе! — резко сказал главврач. — Вместо того, чтобы признать свою ошибку, вы… Мы все понимаем, что то несчастье, которое имело место в вашей жизни, не могло не сказаться на отдельных чертах вашего характера, оно ожесточило вас — и это мы тоже прекрасно понимаем, — но настоящий врач, как вам известно, обязан глубоко прятать в себе свои эмоции и отбрасывать все личное, что мешает ему чувствовать боль пришедшего к нему за помощью человека…

— Очень красиво сказано, — проговорила Инга. И добавила: — И очень душевно…

— А вы, Инга Павловна, забыли эту святую истину, — будто не слыша реплики Инги, продолжал Кустов. — Личное подавило в вас ваше призвание. И не только подавило. Повторяю: оно ожесточило вас, и вы потеряли то совершенно необходимое качество, без которого врач перестает быть врачом. Вирус равнодушия и бессердечности поразил ваши чувства настолько глубоко, что вы стали вести себя с больными, простите меня, как вышибала…