Четвертый бастион

– Сама? – отозвалась Юлия со смешком, впрочем, без тени самоуничижения. – Я ж, Маша, не светская куртизанка, как вы, наверное, себе нафантазировали. Мне нет хода в общество, где могли бы обретаться чины такого ранга – гражданские или интендантские. Мы ж как-то все больше по военным, а им самим впору искать обходных путей, чтобы раздобыть сухарей солдатам и пороху пушкам. Сможете?

Не дождавшись ответа Маши – та все это время только нервически надевала и снимала лайковые перчатки, бросив деньги в подол, – Юлия решила сама навести ее на мысль, давно обдуманную:

– У батюшки вашего Дмитрия Ефремовича, я слыхала, играют по-крупному?

– Да… – не сразу подтвердила Маша, не зная, стесняться ли этого обстоятельства или гордиться? С одной стороны оказывается – «пир во время чумы».

«Хотя какой пир?! – мысленно вступилась она за своего добрейшего и когда-то хлебосольного батюшку, кормившего бедных абонентов Морской библиотеки всякий раз, как оттуда возвращался. – Какой пир, если к столу давно не подают ничего более цукатов к принесенному вину – и то спасибо татарскому мурзе, приятелю полковника».

Но выходило, что за закрытыми портьерами в кабинете отца, в клубах трубочного и сигарного дыма, крутились деньги, которых и быть не должно в осажденном городе.

– А значит, и люди, умеющие их заработать или украсть, – точно подслушав ее мысли, продолжила Шахрезада. – Что у нас, впрочем, почитается за одно и то же.

– Кто эти люди? – вырвалось вслух у княжны, мысленно перебиравшей портреты, расставленные в креслах и на венецианских стульях вокруг ломберного стола.

– Разумеется, те, кто имеет отношение к военным, гражданским или всяким другим поставкам в город. Спросите, наконец, у своего папá, вы же сами нахваливали его, что он у вас милый и понимающий человек, – вновь подсказала выход Юлия, тут же успокоив смятенный ум княжны.

– Действительно! – воскликнула та. – Он поймет. Он у меня славный. Он даже… Вот что! – вдруг решилась на что-то княжна, прижав пачку потертых билетов к груди, как талисман, и заговорила сбивчиво, горячась: – Мне стыдно, что я вот так с вами, ночью… Приезжайте ко мне завтра днем, пусть все… – она замотала русой головкой в «кибитке» на ленточках, видимо отсекая лишние слова, пока не вырвались. – Всенепременно приезжайте, и мы поговорим с папá вместе.

– Ах, Маша, не выдумывайте, – приобняв новоявленную не только подругу, но теперь и сообщницу, негромко засмеялась Шахрезада. – Не сомневаюсь, что ваш папá – благородный человек и пойдет на такой демарш, но пожалейте старика.

Маша уставилась на нее непонимающе.

– Ваш воскресный салон, который, как я слышала от вас, он предпочитает называть собранием… – полувопросительно уточнила Юлия.

– Офицерским, – с улыбкой подтвердила княжна.

– Ну вот видите. Это ваше собрание – все для вашего милого старика, а появись я у вас даже на пороге, и обязательно найдется какая-нибудь индюшка…

– Индюшка? – переспросила Маша, вновь потерявшись.

– Чья-нибудь жена, – с ироническим вздохом пояснила Шахрезада, – раздутая от самомнения индюшка, которая запретит своему грустному индюку бывать в вашем доме.

Девушки рассмеялись и чуть даже не слетели с сиденья, путаясь в юбках, но не от чрезмерной веселости, а оттого, что чья-то неуверенная, но сильная рука схватила их коляску за левое дышло. Держась за него, к кожаной раковине экипажа подобралась чья-то фигура.

В тусклом свете фонаря это оказался поручик Соколовский. Его все еще колыхали винные пары, но голос уже был тверд:

– Ванька, гони на четвертый!

Девушки переглянулись. Шахрезада – удерживая смех в ладони. Маша, для которой ночь стала уже переполняться событиями, как заговоренный котел, – с помесью восторга и недоумения.

Все разъяснил возникший за спиной гвардейца неизменный прапорщик Лионозов.

– Вестовой нагнал, мадам Майер, – прокряхтел он, с трудом удерживая поручика от поползновений вовнутрь коляски. – Штабс-капитан немедленно отправился на бастион, а Виктора вот на мое попечение оставил. Да, видите сами: «А он, мятежный, ищет бури».

Соколовский, слушавший весь монолог прапорщика со вниманием постороннего, только теперь, кажется, сообразил, что речь идет о нем.

– Ты кем меня рекомендуешь? – не то полюбопытствовал, не то задумался Виктор вслух, озадаченно сведя брови. – Мое место там… – он хотел было произнести «там, где реет над полем сражения богиня славы» – неловко, так что, утерев усы от клейких следов своего красноречия, поручик выдохнул коротко: – На четвертом бастионе.

На IV бастионе

Бросив поводья подскочившему егерю, штабс-капитан Пустынников соскочил с коня, реквизированного у посыльного.

За это самоуправство, конечно, придется ответить еще перед Константином Марковичем, ну, да командир 2-й оборонительной дистанции благоволил егерским стрелкам, да и сейчас было не до угрызений служебной совести. Один черт, вестовому звать было больше некого, да и без толку – мало кто из офицеров ночевал на квартирах в воскресенье, когда Севастополь жил памятью мирной жизни, с представлениями в зимнем театре, прогулками по рейду на ялике, зваными и незваными ужинами…