Четверть века назад. Часть 1

— Гляди, расхохотался Ашанинъ, входя въ комнату съ Гундуровымъ, — фанатикъ-то! Вдь спитъ совсмъ одтый, — только сюртукъ усплъ скинуть… Пришелъ, значитъ, изъ «театрика» безъ ногъ, и такъ и повалился… Экой шутъ гороховый!..

— Жаль будить его, бднягу! говорилъ Гундуровъ.

Но Вальковскій, прослышавъ сквозь сонъ шаги и голоса, встрепенулся вдругъ, быстро перевернулся на постели, слъ и, не открывая еще глазъ, закричалъ:

— Что, подмалевали подзоры?

— Чучело, чучело, помиралъ со смха Ашанинъ, — какіе теб подзоры! Гляди, кто передъ тобою!..

— Гундуровъ, Сережа, мамочка! визгливымъ фальцетомъ отъ преизбытка радости заголосилъ Вальковскій, — разумница ты моя писанная!.. Князь говорилъ мн вчера что тебя ждутъ… Станешь играть доктора? такъ и огорошилъ онъ его съ перваго раза.

— Какого доктора? проговорилъ озадаченный Гундуровъ.

— Да въ Шил…. Зяблинъ отказывается, дрянь эта салонная! Чижевскій еще, чортъ его знаетъ, прідетъ ли…

— А я теб говорю, такъ и напустился на него Ашанинъ, — чтобъ ты мн про свое шило и заикаться несмлъ, а то я теб имъ брюхо пропорю… Станетъ Сережа объ эту твою мерзость мараться, когда мы вотъ сейчасъ поршили съ княземъ Гамлета ставить…

— Гамлета! Съ княземъ!.. Вальковскій даже въ лиц измнился, и судорожно началъ ерошить свои сбитые волосы;- какая-жъ мн тамъ роль будетъ?… Гораціо разв сыграть мн? неувренно, сквозь зубы проговорилъ онъ, изподлобья поглядывая съ постели на Ашанина.

— Ну, съ твоимъ ли мурломъ, крикнулъ на него тотъ опять, — лзть на молодыя роли, — да еще на резонеровъ! Или не помнишь какъ ты провалился въ Герцог, въ Скупомъ рыцар?

Сконфуженный «фанатикъ» опустилъ голову, и принялся натягивать сапоги на ноги.

— Полоній, вотъ теб роль! Да и то еще надобно тебя пощупать.

— Нечего меня щупать! огрызся на этотъ разъ Вальковскій, — на репетиціяхъ я себя не покажу… Я актеръ нервный, играю какъ скажется…

— И лжешь, лжешь, отъ начала до конца лжешь, доказывалъ ему Ашанинъ:- во первыхъ, у тебя не нервы, а канаты, которые топоромъ не перерубишь; во вторыхъ, только то у тебя и выходитъ что ты у себя въ комнат передъ зеркаломъ продлалъ сто разъ, пока добился своего эффекта… А какъ ты только до цыганскаго пота надъ ролью не проработалъ, — такъ и гони тебя вонъ со сцены!..

— И это теб въ похвалу сказывается, Вальковскій, утшалъ его Гундуровъ:- роль, что кладъ, дается въ руки лишь тому кто дороется до нея!..

— Ну вотъ! качнулъ головою «фанатикъ,» направляясь къ умывальнику, — а Мочаловъ?

У Гундурова заморгали глаза, что всегда служило въ немъ признакомъ охватывавшаго его волненія;- онъ опустился въ кресло:

— Мочаловъ, повторилъ онъ, — это я постоянно слышу: Мочаловъ! А я вотъ теб что скажу, Вальковскій — и да проститъ это мн его всмъ намъ дорогая память! — Но эта Мочаловская манера игры «какъ скажется,» какъ Богъ на душу положитъ, возведенная въ теорію, погубитъ русскую сцену! Вдь это опять все то-же наше варварское авоська, въ примненіи къ искусству, — пойми ты это!..

— Погоди, погоди-ка Сережа! прервалъ его Ашанинъ. — А помнишь, — мы съ тобой вмст были тогда, на первомъ это курс было, — какъ однажды въ Гамлет, посл сцены въ театр, онъ, поднявъ голову съ колнъ Орловой — Офеліи, поползъ., помнишь? — да, поползъ на четверенькахъ черезъ всю сцену къ рамп, и этимъ своимъ чуднымъ, на всю залу слышнымъ шопотомъ проговорилъ:

«Оленя ранній стрлой

и засмялся… Господи!.. Помню, ты даже привскочилъ!.. У меня зубы застучали, и я три ночи посл этого не могъ заснуть, все слышался мн этотъ шопотъ и смхъ.

— Да, но за то, признайтесь, — Гундуровъ даже вздохнулъ, — сколько приходилось намъ цлыми представленіями переносить у него нестерпимой вялости, фальши, непониманія роли?… Минуты у него были божественныя! — но одн минуты! Полнаго образа, типа, цльнаго характера онъ теб никогда не давалъ…

— Что — о? такъ и заревлъ Вальковскій, отрываясь мокрымъ лицемъ отъ умывальника въ которомъ плескался онъ, и кидаясь на середку комнаты съ этимъ мокрымъ лицемъ и неотертыми руками, — въ Миллер, въ Коварств и любви, онъ теб не давалъ образа?…

— Въ Миллер началъ было Гундуровъ.

— Что-же ты, въ Петербург Каратыгинымъ обълся, видно! Каратыгинъ теперь, по твоему, великій актеръ? чуть чуть не съ пной у рта подступалъ къ нему тотъ.

— Позволь теб сказать

— Фельдфебель, трескотня, рутина!.. Барабанщикъ французскій, — вотъ онъ что, твой Каратыгинъ! ревлъ Вальковскій, ничего не слушая

— Эко чучело! Эка безобразина! надрывался смхомъ Ашанинъ, глядя на него.

— А въ Заколдованномъ дом видлъ ты его? спросилъ Гундуровъ.

— Въ Заколдованномъ дом? повторилъ «фанатикъ,» мгновенно стихая, — видлъ!..

— Ну, и что-же?

— Хорошъ былъ, глухимъ баскомъ проговорилъ онъ, и, опустивъ голову, опять отошелъ къ своему умывальнику; — король былъ, дйствительно, настоящій… страшенъ… правдою страшенъ! отрывисто пропускалъ уже Вальковскій, отфыркиваясь и плеща въ тазу.