Черные ножи - 3

Госпиталь в «Астории» жил своей бурной жизнью, ничуть не обращая внимания на то, что было за окнами. По коридорам носились медсестры, целеустремленно шагали врачи, у некоторых номеров толпились пациенты. Охраны, к счастью, я не заметил. Да и попадись она, вряд ли на меня обратили бы особое внимание – я ничем не выделялся среди прочих.

Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, мы добрались до углового номера люкс, двери которого были чуть приоткрыты, а изнутри доносились негромкие мелодичные звуки.

В номере было не протолкнуться – на импровизированный концерт собралось человек тридцать-сорок, все по-уличному одетые – в пальто, куртки, шапки. Кому хватило мест – сидели на стульях и табуретах, остальные толпились за их спинами. Горело несколько свечей. В номере было прохладно. Играла музыка.

Орбели тут же уступили один из стульев, и он, не возражая, тяжело опустился на него, стараясь производить как можно меньше шума.

За пианино сидел худой мужчина лет сорока, на его руках были перчатки с вырезанными пальцами. Его слушали молча, затаив дыхание.

Никогда прежде я не слышал подобного исполнения «Симфонии №5» Бетховена. Тревожность и взлет, опасность и падение. Это был абсолютный восторг, катарсис. Насколько я был далек от классической музыки, но сейчас проникся до глубины души, и потом, когда последние звуки стихли, неистово аплодировал, как и все вокруг.

Пианист встал и поклонился.

- Владимира Владимировича на днях хотят эвакуировать в Москву, - негромко пояснил мне все тот же случайный знакомый, - он сильно истощен, на грани. Но каждый день вечерами он играет для всех нас в этой комнате.

Софроницкий, между тем, начал следующее произведение. Меня осторожно тронули за локоть – Фадеев кивнул на дверь.

Мы вышли в коридор, и он извиняющимся тоном сказал:

- Простите, что отрываю. Понимаю, что редко выпадает счастье услышать маэстро. Но мне необходимо узнать все о той истории… все, что вы знаете и помните…

В общем-то, я не возражал. Мы отошли к одному из окон, которое как раз выходило на институт Вавилова – отличное место для наблюдения. Окно было закрашено темной краской, но на левый нижний угол краски то ли не хватило, то ли она уже облезла, и я мог видеть все, что происходило на улице. Было темно, но мое зрение за последнее время улучшилось, и проблем это мне не доставляло, благо и в самом коридоре царил полумрак.

- Итак, слушайте, - начал я, поглядывая в окно, - в июле 1942 года по донецкой степи двигались отступающие части Красной Армии, а следом шли беженцы, но уйти через Донец никто не успел – к реке вышли немцы…

Я рассказывал о судьбе «Молодой гвардии», и Фадеев жадно слушал, не прерывая. Глаза его блестели, кулаки непроизвольно сжимались в особо напряженных моментах, а зубы скрежетали. Он полностью погрузился в совсем еще недавнее прошлое, которое я описывал, сопереживая и ненавидя вместе с героями, терпя страдания и погибая рядом с ними.

- Жуткая история, - хрипло сказал он, когда я замолчал, - ее нельзя написать в истинном варианте, никто не поверит. Скажут, советская пропаганда. Мол, не могут немцы так поступать с людьми. Они же цивилизованные и культурные европейцы… - последние слова он презрительно процедил сквозь зубы.

Я мог бы поведать ему об Освенциме и других концлагерях, где немецкий гений рационализации поставил смерть на поток, но пожалел писателя. Позже, конечно, он обо всем узнает и сам, но к тому времени война уже окончится.

- Смягчите самые ужасные моменты, оставьте суть, - предложил я. – Сделайте историю о молодых для молодых. Чтобы помнили. Чтобы никогда не забывали, кому они обязаны тем, что живут.

- Вы правы, - порывисто воскликнул Александр, - я обязательно напишу об этом! Сначала статью, потом книгу.

Все это время я не забывал смотреть в окно. Из здания института за прошедшие полчаса никто не выходил, и вот только теперь дверь приоткрылась, и на улицу вывалились два красноармейца. Несмотря на разделяющее нас расстояние, я опознал одного из них – того самого косматого солдата с железным зубом, похожего на разбойника с большой дороги. Он выглядел настолько фактурно, что не признать его было сложно. Тем более что Наум Натанович сказал мне, что других столь крупных охранников в институте нет. Второй же был чуть ниже среднего роста, а лицо его оказалось прикрыто воротом шинели, так что деталей я не разглядел. Но он меня интересовал в меньшей степени, основное мое внимание было сосредоточено на великане.

Громко о чем-то между собой разговаривая, они неспешно двинулись по Большой Морской улице в сторону противоположную площади.

Так, прекрасно, первый подозреваемый прямо передо мной. Необходимо проследить за ним и, по возможности, выяснить, причастен ли этот тип к краже, или же Абрамов просто ошибся, приняв за вора самого пугающего человека в своем окружении.

- Вы меня извините, товарищ Фадеев, - заторопился я, боясь упустить парочку из вида, - я, пожалуй, все же отправлюсь домой.

- А как же комендантский час? – удивился писатель. – У вас могут быть неприятности! Давайте я выпишу вам справку?