Человек в искусстве экспрессионизма

Во второй половине XIX века это представление начинает подвергаться сомнению. С. С. Аверинцев дает следующую обобщенную характеристику этого процесса: «Эрозия восходящего к Винкельману представления о классической античной красоте как “идеале” и “природе” из десятилетия в десятилетие совершалась под действием двух сил, составляющих друг другу гротескный контраст, но и способных вступать в сложное взаимодействие. Одна из них – накопление научных фактов, дифференциация научных методов, развитие специализации, стремление охватить всю действительность, какой бы “грубой”, “скучной” или “прозаичной” она ни была, рост требований к исследовательской объективности, перевес индукции над дедукцией и анализа над синтезом, наконец, воздействие естественно-научных представлений о бытии, неизбежно усилившееся во времена Дарвина и Геккеля. Вторая – тяготение философского иррационализма и эстетического декаданса к темным, доклассическим “безднам” архаики, предпочтение хтонической “ночи” олимпийскому “дню”, тенденциозная перестановка акцентов с аполлоновской упорядоченности на тайны дионисийского неистовства (Ницше) или на “материнскую” мистику могильной земли и рождающего лона (линия Бахофена). Классический идеал оказался между Сциллой и Харибдой: с одной стороны, ему угрожал рационализм, с другой – неоромантизм»⁴.

* * *

«Электра» Гофмансталя стала одним из первых литературных произведений, воплощающих новый образ доклассической, архаической античности, «орфической изначальной Греции, окутанной маревом страстей» (Г. фон Гофмансталь)⁵. Этот новый образ предстает особенно рельефно в сравнении, например, с «Ифигенией в Тавриде» Гёте, основанной на том же мифе об Атридах, с ее благородными героями, чистыми побуждениями, высоким строем мыслей и чувств, гармонией миропорядка, которая гарантируется всезнающими, справедливыми и благоволящими к людям богами.

В «Электре» тот же античный мир явлен совершенно иным. Проводниками в него, как Гофмансталь позже писал в эссе «Греция» (1922), были «великие интеллектуалы последнего столетия, приоткрывшие нам более темную и дикую античность», «несравненные интерпретаторы темной подосновы греческой души»⁶. Это, в частности, швейцарский историк, автор знаменитого труда «Культура Италии в эпоху Возрождения» (i860) Якоб Буркхардт, швейцарский исследователь первобытного общества, историк, антрополог, автор работы о матриархате в доэллинистическую эпоху «Материнское право» (1861) Иоганн Якоб Бахофен и немецкий филолог-классик Эрвин Роде, исследователь древнегреческих культов и верований, посвятивший им книгу «Психе» (Psyche, 1894). Помимо них, среди особо значимых для Гофмансталя фигур в этом ряду необходимо назвать Фридриха Ницше и, в частности, его этапную работу на пути переосмысления античного наследия «Рождение трагедии из духа музыки» (1872)⁷, а также Германа Бара, австрийского писателя, идеолога литературного объединения «Молодая Вена», куда входил и Гофмансталь, автора эссе «Диалог о трагическом» (1903), в котором идеи Ницше дополняются новейшим для того времени опытом психоанализа.

Весь этот сложный комплекс представлений так или иначе отразился в трагедии Гофмансталя. Его тексты всегда вбирают в себя и переплавляют множество импульсов, исходящих от самых разных исторических и художественных источников. «У Гофмансталя никогда не поймешь, где он сам, а где чужое», – проницательно заметил о нем современник, влиятельный берлинский театральный критик Альфред Керр⁸. Что касается «Электры», то в данном случае сплетение таких порождающих импульсов придало этой пьесе отчетливое экспрессионистское «наклонение».

«Электра» Гофмансталя – царство матриархата, впервые представшего во всем своем величии в труде Бахофена⁹. Современники с тревогой уловили в матриархате возрождающееся мироустройство, к которому, казалось им, двигалось и их общество, с его смешением полов и нивелированием различий между ними. Женщина как опасное и загадочное существо, движимое стихийными плотскими инстинктами, возвышается до одной из центральных фигур искусства Fin de siede. Для Гофмансталя, как и для многих людей искусства его поколения, Бахофен «становится незаменимым посредником между мифом и модерном»¹⁰.

Труды Бахофена при жизни ученого сколько-нибудь заметного резонанса не получили. Однако в начале XX века его теории привлекли к себе внимание «“эзотерических” кружков немецких интеллектуалов» – приверженцев иррационализма (вокруг поэта С. Георге, археолога А. Шулера, философа Л. Клагеса), так что возник даже «бахофеновский культ»¹¹. Гофмансталь раньше других стал поклонником этого мыслителя. В 1928 году он писал о Бахофене цюрихскому издателю Ойгену Ренчу: «Я был еще молодым человеком, когда мне в руки попал масштабный труд о мифе, “Материнское право”. <…> Трудно даже высказать, что значила для меня эта книга. С той поры я причисляю этого человека к моим учителям и благотворителям»¹².