Человек толпы

Оглянувшись во время перерыва бароновой речи (читатели получат о ней некоторое представление, если я сравню ее с пылким, певучим, монотонным, но музыкальным красноречием Кольриджа), я заметил, что она возбудила необыкновенный интерес в одном из слушателей. Этот господин (назову его Германом) был оригинал во всех отношениях, за исключением, быть может, одной особенности: он был крайне глуп. Впрочем, в известном кругу студентов он слыл за глубокого метафизика и логика. Как дуэлист он приобрел громкую славу даже в Г-не. Я не помню точного числа его жертв; но их было много. Он, несомненно, обладал мужеством. Но пуще всего он гордился знанием этикета дуэли и щепетильностью своих понятий о чести. Это был его конек, давно уже доставлявший пищу для мистификации Рицнеру, всегда готовому на проказы. Я, впрочем, не знал об этом, хотя в настоящую минуту чувствовал, что мой друг затевает какое-то дурачество, жертвой которого должен сделаться Герман.

Барон продолжал свою речь или скорее монолог, и возбуждение Германа росло. Наконец он заговорил, опровергая какой-то пункт в речи Рицнера и подробно излагая свои аргументы. Барон возражал по-прежнему с преувеличенным пафосом, но заключил свои слова довольно неуместным, как мне показалось, сарказмом. Конек Германа закусил удила. Я хорошо помню его последние слова: – «Позвольте вам сказать, барон, что подобные мнения, хотя справедливые в общем, во многих важных пунктах не делают чести ни вам, ни университету, членом которого вы состоите. В некоторых отношениях они даже не заслуживают серьезного опровержения. Я бы выразился резче, милостивый государь, если бы не боялся обидеть вас (тут оратор приятно улыбнулся), я сказал бы, милостивый государь, что ваши мнения не такие, каких можно бы было ожидать от порядочного человека».

Когда Герман окончил эту двусмысленную фразу, взоры всех присутствующих обратились на барона. Он побледнел, потом побагровел, потом уронил носовой платок и нагнулся, чтобы поднять его. В эту минуту я увидел его лицо, которого не могли видеть остальные члены компании. Оно светилось лукавым юмором, – выражение, которое было ему свойственно, когда мы оставались наедине и он сбрасывал свою маску. Минуту спустя он стоял, выпрямившись и глядя в глаза Герману. Мне никогда не приходилось наблюдать раньше такой радикальной перемены в выражении лица в такой короткий промежуток времени. Я подумал даже, что мне померещилось и что он вовсе не шутит. Он побледнел как мертвец и, казалось, задыхался от гнева. В течение нескольких мгновений он хранил молчание, стараясь, по-видимому, овладеть волнением. Когда наконец это ему удалось, он схватил стакан с вином, стоявший на столе, поднял его и сказал: – «Язык вашего обращения ко мне, господин Герман, заслуживает осуждения в столь многих отношениях, что у меня нет ни времени, ни охоты пускаться в подробности. Во всяком случае, ваше замечание, будто мои мнения не такие, каких можно бы было ожидать от порядочного человека, настолько оскорбительно, что для меня возможен лишь один ответ. Но я все-таки связан известными требованиями вежливости в отношении этих господ и вас – моего гостя в настоящую минуту. Итак, вы извините меня, если я позволю себе легкое уклонение от общепринятого в подобных случаях между порядочными людьми способа отвечать личным оскорблением. Вы извините меня, если я потребую некоторого усилия от вашего воображения и попрошу вас считать ваше отражение в том зеркале за настоящего, подлинного господина Германа. Этим самым устраняются все затруднения. Я брошу этот стакан вина в ваше изображение в зеркале и таким образом исполню если не дух, то букву возмездия за ваше оскорбление, избежав в то же время физического насилия над вашей личностью».

С этими словами он швырнул стаканом в зеркало, висевшее против Германа, и попал как раз в лицо отражавшейся в нем фигуры. Разумеется, стекло разлетелось вдребезги. Вся компания вскочила, и минуту спустя мы остались наедине с Рицнером. Когда Герман вышел, барон шепнул мне, чтобы я последовал за ним и предложил ему свои услуги. Я согласился, хотя и не знал, что, собственно, нужно делать при таком курьезном происшествии.