Пока мы с Дженнифер занимались любовью, дверь ее спальни сама собой приоткрылась. И, делая ей предложение, я сквозь дверной проем смотрел в кухню.
В тот момент из сауны как раз вышла ее соседка Клаудия – выключить закипевший чайник. Она была голая, только волосы замотала розовым полотенцем. Живот у нее был плоский и загорелый. И, прося Дженнифер выйти за меня, я смотрел на нее. Не желал терять ни одну из возможностей, что открывала передо мной жизнь, хотя мои слова и предполагали, что я готов от них отказаться. Но и Дженнифер тоже не желала терять открывавшиеся перед ней возможности. В паспорт ее вложено было письмо с официальным приглашением на работу в Америке. Она знала цену фотографиям, которые сделала для своей выпускной выставки. Знала, что с их помощью сможет покинуть Британию – и меня. Неужели же я хотел загубить ее карьеру, подрезать ей крылья на самом взлете? Женитьбой приковать ее к себе пудовыми цепями? Может, и так. Тогда зачем же я сделал все, чтобы она заметила, как я пялюсь на Клаудию? Может, хотел дать ей понять, что у меня тоже есть глаза? Она-то постоянно разглядывала меня сквозь свой объектив. Бывало я просыпался и обнаруживал, что прижимаюсь губами к ее колену, а сама она нависла надо мной в странной позе с фотоаппаратом в руках. Временами я притворялся, что все еще сплю, а потом неожиданно открывал глаза, чтобы поймать ее с поличным. Она всю свою карьеру построила на том, что смотрела. Преимущественно на меня.
– Не только на тебя, – возразила постаревшая Дженнифер. – Еще на свою подругу Сэнви, например. Это благодаря ее портретам меня пригласили в Америку. Почему ты не спрашиваешь, какой у меня в те дни был фотоаппарат?
– Расскажи.
– Leica M2. В то время он был самым лучшим. А мне достался от отца.
– Дженнифер, почему ты все время здесь, рядом?
– А ты как думаешь, Сол, почему?
– Честно, не знаю.
– Нет, знаешь.
– Объясни еще раз.
– Потому что ты был отцом моего сына. Айзек умер в Америке. Ему было всего четыре.
– Да-да, я помню. Помню, что он умер. Как это произошло?
– Он заболел менингитом, но никто этого не понял. Ни доктор, ни я. Все произошло очень быстро. Мы похоронили его вместе.
– О, Дженнифер, иди ко мне.
Я взял ее руку и поднес к губам. А потом положил к себе на грудь, под рубашку, туда, где билось сердце. И накрыл сверху собственной ладонью.
– Знаешь, – сказал я, – я понятия не имел, как стать человеком, которым ты хотела меня видеть. Только теперь я начинаю понемногу кое-что ощущать и даже не могу точно сказать, какой сейчас год.
Наши новые постаревшие пальцы сплелись. Оба мы чувствовали, как бешено колотится мое сердце. Так мы провели всю ночь: ее рука лежала на моей груди, моя прикрывала ее сверху, а ее серебристые волосы падали мне на лицо. Той ночью я не был один, и призраки меня не беспокоили.
– Ты увезла нашего сына в Америку. – Я вдруг осознал, что кричу. – Ты его практически выкрала.
Над Юстон-роуд всходило солнце. Сквозь жалюзи видны были рыжие полосы рассветного неба.
– Вот что я тебе скажу, Дженнифер Моро. – Мой голос звучал на удивление громко. – Я тебя не простил.
– И я тебя не простила, Сол Адлер.
Мы по-прежнему не разнимали рук. Не знаю, как Дженнифер, а я готов был бы вот так и умереть.
– Я не помню Айзека. Не могу воскресить в памяти его лицо.
– Он вернется.
– Не думаю, что смогу это выдержать.
– Переживешь.
Я взглянул ей в глаза. Смотрел в них долго-долго и понял, что она тоже пережила. Пережила и стала другой.
– Расскажи про иланг-иланг.
– Это такой цветок, – сказала она. – Считается природным антидепрессантом и афродизиаком. Растет в тропических лесах Индонезии и на острове Ява.
Должно быть, в какой-то момент мы все же уснули. И Дженнифер оказалась права, в конце концов я вспомнил лицо Айзека. Описал его ей, и она кивнула.
– Да, да, все верно. Будем и дальше говорить об Америке?
Я кивнул своей новой, престарелой, почти шестидесятилетней головой.
– Обещаешь, что не уйдешь?
– Обещаю, – ответила она. – Так было бы нечестно. Ты-то уйти не можешь.
10