Человек, который видел все

Она забрала у меня термометр и сообщила, что с сепсисом я почти справился. Возле стаканчика с чаем стояла миска ананасов. По кусочкам уже расползлась зеленоватая плесень.

– Давайте выброшу?

Я отрицательно покачал головой.

– Глаза у вас такие синие. Прямо как у моей сиамской кошки. Спокойной ночи, Сол.

Она так странно это произнесла. Будто бы не надеялась увидеть меня утром.

7

Две коллеги из университета явились на Юстон-роуд меня навестить. Меня очень тронуло, что они не поленились приехать ко мне из самого Восточного Берлина. И все-таки, по-моему, своего мнения обо мне они не изменили. Я по-прежнему говорил то слишком громко, то слишком тихо, то чересчур быстро, то не в меру медленно. Ну хоть глаза у меня в этот раз не были океаническими.

Я поблагодарил их за помощь в исследовании неформального юношеского движения, зародившегося в Рейнской области в знак протеста против идеологии гитлерюгенда. Но они сказали, что работают в университете возле Хэндона, в северо-западной части Лондона. Он расположен неподалеку от Северной кольцевой автодороги и трассы А41, но до центра оттуда можно добраться всего за полчаса – либо по железнодорожной ветке Тэмзлинк, либо по Северной линии метро. И поскольку руководство университета поддерживает концепцию экологически чистого транспорта, сюда они прибыли поездом.

Студенты вскладчину купили мне букет роз в супермаркете на Эджвер-роуд и подписали открытку. На ней был изображен Ленин с гигантским красным флагом в руках. Кто-то черным фломастером подрисовал ему жемчужное ожерелье. Коллеги стали рассказывать мне, что в каком-то другом университете Англии появился новый проректор. И прославился тем, что обязал сотрудников таскать ему в кабинет суши и колу. Требовал, чтобы все это было аккуратно расставлено на подносе, застеленном тремя кружевными салфетками: одна под стакан воды со льдом, вторая под тарелку с фруктами (грушами и виноградом) и третья под стакан для, собственно, кока-колы. В четыре, когда наступало время пить чай, персонал обязан был поднести ему чайник «Эрл Грея» и печенье. Да не любое, а шотландское песочное, итальянское с фундуком, английское с малиновым джемом и миндальные рогалики с шоколадными кончиками (прежде о таком никто и не слышал, но теперь сотрудники уже выучили, что оно называлось «Рожки газели»). И непременно одну коньячную вафлю с ванильным кремом. Богатый ассортимент сладостей к чаю, очевидно, призван был компенсировать скудость обеда и заодно наводить ужас на подчиненных. Еще у этого типа был частный вертолет, со смехом рассказывали коллеги, и дача в окрестностях Бата, которую он купил у одного русского олигарха. Большая часть преподавательского состава выбирала работу попроще – относить проректору колу и суши. Но ходили слухи, что за чайный поднос дают прибавку к зарплате. Такой юмор напомнил мне шутки, которые я слышал в Восточной Германии.

Когда коллеги ушли, я выбросил розы в мусорное ведро.

Но кто-то вытащил их оттуда.

К своему ужасу, я вынужден был признать, что мой отец, по всей видимости, был добрым человеком. Я часто находил у кровати небольшие подарки от него. Например, фляжку с супом, который он сварил сам. Лук-порей и картошка были нарезаны так крупно, что мне не удалось добыть из фляжки ни капли жидкости. А как-то раз он передал мне коробку помадки «Корнуэльские топленые сливки». Взяв ее в руки, я осознал, что, очевидно, он помнил: в детстве это было мое любимое лакомство. Голова закружилась. Я отключился, и коробка выпала у меня из рук.

Райнер сказал, что такому пожилому человеку, как мой отец, нелегко добираться до больницы. Но я все равно не желал его видеть. И Мэтта тоже. Однако Райнер, похоже, сжалился над ними и разрешил навещать меня в отведенные для этого часы. Зубы у Райнера были очень ровные и белые. Совсем не британские, скорее, немецкие. Я не мог рассказать Мэтту о том, как пытался повидаться с матерью в Гейдельберге, он бы жестоко высмеял меня за это воображаемое путешествие. Райнер посоветовал мне дать отцу шанс. Но я не хотел его видеть. И то, что при попустительстве Райнера он все же время от времени появлялся у меня в палате, считал предательством. Но все же вероломный Райнер был ко мне очень добр. Прямо как Вальтер.