Человек из раньшего времени

– Разумеется. Хотя никто и не говорит, что это будет счастье. Маркс говорил, что экономика является основой жизни общества, а все остальные институты, включая право – надстройками над ней. Следовательно, ни одна социальная революция невозможна без революции экономической – они идут в ногу. Керенский попытался доказать обратное – и просчитался. Законы экономики вечны, как мир, с ним и умрут. Экономическая составляющая есть ментальная основа «заказчиков революции», о которых я говорил Вам выше. Коли они решили подломить основу государства, то начать следует как раз с экономики. Потому социальная революция есть всего лишь часть экономической, которая, априори, первична и более объемна по содержанию. Программа экономической революции большевиков Вам известна – это передача фабрик и заводов в руки рабочих, передача земли в руки крестьян. С учетом того, что я минуту назад Вам говорил, попробуйте сформулировать в общих чертах судьбу этих средств производства, при условии достижения большевиками поставленных перед ними целей?

– Крах. Крестьянин не хочет управлять, он управляем, если верить Вам. Равно, как и рабочий.

– Именно. Крах производства подрывает экономику и делает страну зависимой от других. Поскольку экономика на нуле, другим стратегическим объектом, на который направляется деятельность государства, становится армия. Государство начинает ее укреплять, поскольку за отсутствием других источников к существованию, основным таким источником может стать захватническая политика и присоединение территорий. Опыт Рима, Османской империи, Византии, Орды, в конце концов – все свидетельствует в пользу сказанного мною. Что происходит дальше, спрашиваю я Вас, человека ученого и куда более образованного, чем я?

– Захватническая война.

– А затем? Чем всегда кончаются захватнические войны?

– Гибелью государства – колонизатора.

– Опять верно. А значит, конечной целью любой революции является что?

Бубецкой молчал и смотрел в горящие и подвижные глаза своего собеседника. Ему казалось, что с ним беседует сам дьявол.

– За что же Вы так ненавидите государство?

– За то, что оно государство. Оно – система. Эта система не видит отдельных винтиков своих, отдельных граждан, отдельных своих механизмов. Потому тогда, когда Вас с моим братом посадили в крепость, отец скончался, меня и сестру выгнали из университета, а мать оставили практически без средств к существованию. Человеческая натура слаба, а в природе ее заложена месть. Поэтому я и выбрал тот путь, который выбрал.

– Почему же тогда не изменить все?

Бубецкой спросил, но Ленин промолчал. Он лишь лукаво взглянул на своего собеседника, говоря – «я ведь уже Вам ответил». Иван Андреевич безмолвно опустил глаза.

Ленин поднялся с места и подошел к окну.

– А ведь мне известно, с какой целью Вы ехали сюда… Что ж, делайте свое дело, раз должны…

Бубецкой побледнел. Его словно приковали к стулу, на котором он сидел.

– Вы так спокойно говорите о смерти?

– Смерть одного человека – ерунда. Я априори говорю о ней спокойно, потому что уготовил ее участью для доброй половины населения России, а значит, гипотетически, должен быть готов к ней и сам.

– Что же в таком случае имеет значение?

– Только продолжение дела, которому ты служишь. Пожалуй, скажу я Вам, умереть сейчас для меня было бы даже предпочтительнее – аура геройской смерти только прибавила бы популярности нашей партии, – он злобно хохотнул.

– Прячетесь за сарказмом? Что же тогда, как ни жажда власти, в действительности движет Вами?

– О власти я думаю меньше всего. Жажда социальной справедливости, которой правда не существует, если следовать Марксу – вот что является моей главной движущей силой все эти годы. Этот народ заслуживает того, что мы ему уготовили. Как заслуживал он царя с его руками по локоть в крови, заслуживал Керенского, погрузившего ввиду полной политической близорукости страну в пучину мрака, так заслуживает теперь и нас. В интересах всего человечества – а не одной только Германии, Франции или кого там еще – как можно скорее привести эту страну и ее народ под точку замерзания. И, если считаете иначе, или полагаете, что моя смерть прекратит этот поток исторических провалов, теперь самое время пустить мне пулю в лоб…

Ленин отвернулся от собеседника и пошел вглубь кабинета. Бубецкой слышно встал с места. Ленин остановился. Щелкнул затвор пистолета. Владимир Ильич напрягся, зажмурил глаза… Внезапно послышался скрип каблуков и удаляющиеся шаги. Когда Ленин обернулся, Бубецкого уже не было. Только револьвер лежал на столике рядом с недопитой чашкой чая.

Савинков на вокзал не пришел – глупо было даже рассчитывать на то, что он изменит свою точку зрения вскоре после того, как сам Иван Андреевич горько разочаровался в Ленине и его идеалах. Они стояли с Феликсом, вдыхая сигарный дым и свежий швейцарский воздух приближающейся осени. На глазах «Маленького» дрожали слезы.

– Послушай, не сходи с ума, оставайся. Ты там погибнешь, там нет сейчас и не будет дальше никакой жизни, кроме мучения и каторги.