Человек идет в гору

Поп писал ему ежедневно длинные правила поведения, нарушить которые чорт не имел права. И что же получилось? Чорт ежедневно попадал в какую-нибудь историю, так как отступал от правил. Кончилось тем, что он плюнул на правила и ушел от попа. Ну, как вам нравится? По-моему, умный чорт был!

Все засмеялись. Александр Иванович обиженно потупился.

— Я помню, как вы ополчились на Бакшанова за его кабины. Тоже — не по правилам! А вышло. Да еще как вышло! Командующий Воздушными Силами засыпал нас заказами. Так!

У Мишина была привычка, когда он считал разговор оконченным, говорить короткое и исчерпывающее — так! — будто ударом гвоздь заколачивал.

— Теперь о трубах. Трубы должны быть, товарищ Миловзоров. Не умеете потребовать от людей поезжайте за трубами сами! Так!

Миловзоров утвердительно закивал гладко причесанной, с просвечивающей лысиной головой, торопясь доказать, что он вполне согласен с директором.

— Варить некому, Никодим Ефимович? — обращался Мишин уже к следующему начальнику. — Может, прислать бабку Агафью? Почему вы не подготовили себе сварщиков? Я вам двадцать рабочих прислал.

— Так ведь это ж разве рабочие? Детишки! — возмутился начальник сварочного цеха — крупный, плотный мужчина с хитроватым, но ленивым лицом.

— Нужно смотреть вперед, а не себе под ноги. Эти детишки завтра будут решать судьбу программы завода.

Взрослых рабочих вам никто не даст. Так!

Мишин повернулся к начальнику химической лаборатории:

— Эмалит. С эмалитом, действительно, дело — дрянь. Завод-поставщик тоже на колесах. Куда-то в Среднюю Азию махнул... Вот вы, товарищ Сурков, ученый наш химик, взялись бы да и изготовили эмалит сами, а?

Начальник лаборатории поднял брови.

— Ну, ну, не скромничайте! Вы, химики, все -умеете.

Так! Осталось полтора месяца. Срок сжатый, но реальный, если учесть большой задел, который мы привезли с собой.

Мишин снова обвел всех взглядом и тихо спросил:

— Так что же прикажете доложить народному комиссару? Сделаем или осрамим себя?

Все неловко молчали. Директор завода, побагровев, порывисто шагнул к висевшей еа стене большой карте.

— Молчите? Тяжело, дескать, не вытянем? Смотрите!

Карта, как оспой, была испещрена булавочными проколами. Линия красных флажков остановилась у Новгорода и Калинина. Некоторые из них отодвинулись еще дальше назад, открывали путь к Москве. А внизу они уже переправились через Азовское море и встали у

Краснодара и Майкопа...

В кабинете директора стояла напряженная тишина.

Люди смотрели на исколотую, изорванную флажками карту, и им казалось, что она кровоточит. Родина кровоточила, глубоко в нее вонзились танковые кинжалы врага.

— Там легко?—спросил Мишин, и все увидели, как у него задрожали губы.

Г лава седьмая

Отбушевала зима. Дни стояли тихие, мягкие. В природе было безвластие: зима уже кончилась, а весна еще не пришла. Все здания, дороги и овражки потонули в безбрежной массе снега. В парках и садах недвижно стояли деревья в белых мохнатых шапках. Не слышно было птиц, еще не появились первые весенние разведчики — грачи

Николай выписался из госпиталя, получив отпуск на шесть месяцев. На вторые сутки он был уже в городе, куда эвакуировался завод. На улице его окликнули.

Николай увидел радостно-изумленное лицо Быстрова:

— Николай Петрович! Какими ветрами пригнало тебя сюда?

— Ветрами войны, — улыбнулся Николай, пожимая руку приятелю. Бьгстров оглядывал его помятую шинеленку, кожаньне, не по здешним морозам, ботинки.

— Из госпиталя? — догадался он вдруг.

Николай молча кивнул.

— Голубчик! Зайдем ко мне! У меня выходной сегодня. Куда ж ты разогнался, позволь спросить?

— Веди на завод, товарищ Быстров. Соскучился.

Хочу скорей увидеть, как он развернулся на новом месте. И сын там где-то мой, и старики.

— Дельно!—одобрительно крякнул Быстров.— Трамвай плохо ходит, пойдем пешком.

Они вышли на дамбу. Николай жадно слушал глуховатый голос Быстрова.

— Тяжело нам было, Николай, на ноги становиться!

Станки под дождем мокнут, людям притулиться негде, новые корпуса строить надо, самолеты фронту давать, только успевай поворачиваться! И что ж? Ничего, вытянули!

— А самолеты... даете уже? — спросил Николай.

— Вовсю! Семен Палыч, сам знаешь, мужик какой.

«Если к седьмому ноября, говорит, не дадим самолеты,— не рабочий мы класс Советского Союза!» — вот как круто завернул! Да, помнишь, мы с тобой санитарную кабину проталкивали? Где т,вои расчеты не помогали, там мое горло да кулаки дорогу прокладывали. А теперь кабина гремит на фронте, ого! Фамилия твоя знаменитость получила.

— А тебе откуда это известно? — недоверчиво спросил Николай.

— Военпреды рассказывали. Они по фронтам ездят. А недавно капитан один был; я сам слыхал, как он в заводоуправлении бранился: «Мне самолеты с кабинами Бакшанова нужны, а вы голые машины даете. Я из-за бакшановских кабин тысячу километров по железной дороге маялся. Командующий фронтом без них возвращаться не велел!»

— Так и сказал? — снова спросил Николай.

— Так и сказал. Да, забыл я: «Где, говорит, мне товарища Бакшанова увидеть? Мне от раненых ему руку пожать поручено».