Часть первая. Тропы Тьмы (СИ)

Однако человеческие взаимоотношения всех веков, старых и новых, содержали в себе не только сиюминутную конкретику. Приходилось признать существование "вечных ценностей", столь пламенно отрицаемых прагматиками. Не будь этих ценностей, не было бы литературы, поэзии, философии, а возможно, и самого стремления общества вперёд, к улучшению. Не случайно те из идеалистов, что тяготеют к "тёмной" философии уничтожения и гибели, с особенной яростью требуют уничтожения или принижения искусства, культуры, гуманитарных наук. Всегда, в любые времена тьмы и горя, находилось место для явлений личности, достойных памяти потомков, то есть коллектива в самом широком смысле этого слова. Не будь это так, современного читателя или зрителя не волновали бы деяния Сарпедона или Рамы, Спартака или Марка Аврелия, королевских мушкетёров или рыцарей из легенды об Артуре, Робеспьера и Уленшпигеля... Каждому подвигу и каждому злодейству, всякому герою прошлого люди стремятся дать оценку; значит, есть в самом большом коллективе -- человечестве -- общие знания о морали, общее представление о том, что такое правда. Погибающий буржуазный индивидуализм, впрочем, пытался уничтожить эту общность, породив течение "постмодернизма", призванное разрушить старые представления о красоте, не породив ничего нового. Влияние этого течения на культуру было резко отрицательным, но нельзя было сомневаться, что и оно явилось в свой должный срок, порождённое закономерностями бытия, и в свой же срок должно было скончаться, освободив поле для всходов новой культуры. Неминуемый рост интереса к истории, к историческому был прямым ответом на сиюминутность существования личности в "постиндустриальную" эпоху, эру высочайшего разобщения мира. Это возвращение, в свою очередь, открыло дорогу самым древним, самым варварским способам объединения по национальному, религиозному или даже родовому признаку; оно породило колоссальную войну, которая стёрла с цивилизации умело нарисованный макияж; оно же открывало путь к возможной новой эре -- эре мирового воссоединения на новых, отвечающих требованиям современной практики началах. Керн не принадлежал к числу глупцов, которые видят во всякой катастрофе или буре путь к некоему естественному обновлению. Но не следовало упускать из виду открывавшиеся горизонты; предыдущие типы систем доказали свою неэффективность; вопрос стоял в любом случае так: возвращение к первобытному или создание нового, невиданного доселе? Опыт истории учил: возможно то и другое, главное -- в точном выборе инструментальных средств. Но стоило ли на развалинах старого строить старое вновь?

Значит, опираясь на проверенные, "вечные" достижения человеческого коллектива, Керн должен был найти новые формы взаимодействия личностей; формы эти должны были увлекать и привлекать, обеспечивая, по крайней мере, не меньшее качество и радость жизни, чем следование индивидуалистическим представлениям. Задача выглядела сложной, решать её следовало в комплексе остальных задач; но ради спасения коллектива от форм варварской дикости рискнуть стоило.

Кряхтя, Керн выбрался из постели, зажёг ночник над столом. Под кроватью зашевелился Лантанов, кося охальным глазом на военинструктора; в ответ Керн зыркнул свирепо, повергая "гостиора" в психологический нокаут. Полузасохшим роллером руководитель коммуны принялся выцарапывать на случайном листке бумаги названия главных элементов в привидевшейся ему периодической системе человеческих отношений.

В первую, важнейшую из колонок он поставил то, без чего человек не может жить, что обеспечивает его биологические потребности и нужды: сохранение жизни, пищу и продолжение рода.

Напротив, в крайнем правом столбце, выписал Керн потребности высшего порядка; не имея ни времени, ни должного опыта, он доверился классическому искусству и поставил эти потребности в том порядке, как они представлены были в "Маленьких трагедиях" Пушкина: свобода -- творчество -- любовь.

Эти два крайних столбца в глазах Керна были равными по силе; кажущийся их антагонизм приводил к естественному союзу, а тяга разумного существа к тому и другому ряду возможностей была, пожалуй, равнозначной: отчаявшись сплавить эти противоречия в гармоничное и уравновешенное соединение, разум легко выбирал что-то одно. Сила притяжения у элементов этих рядов была наиболее фантастической; без их участия не имели смысла ни жизнь, ни сознание. Но и те, и другие элементы были базовыми, исходными; это были строительные кирпичики, движущие личностью, но не подталкивающие её к союзу с другими носителями разума -- союзу, способному усилить и упрочить любое сознательное движение.