Чаща

Снова оказавшись в доме, мы принялись отдирать старика от пола. Звук при этом напоминал рвущуюся газету. Кровь запеклась так, что он приклеился. Мы отнесли его в спальню, положили на постель и накрыли одеялом. Уинтон оставил записку, где назвался и подробно описал, что он нашел, кого преследовал, и упомянул, что он представитель закона. Эту записку он приколол снаружи к двери перочинным ножом. Когда все мы вернулись на улицу, я прошел и заглянул в машину. На сиденье валялась пустая корзинка для пикника. Выходит, когда их подстерег Жирдяй, мужчина, женщина и ребенок направлялись на пикник – или, наоборот, возвращались. В любом случае, кто-то опустошил всю корзинку, оставив только смятые салфетки, крошки еды и несколько разбитых тарелок.

Оставив ферму с мертвым стариком, мы направились по дороге вслед за Жирдяем. Немного погодя Юстас определил, что тот свернул с главной дороги в лес. Туда же повернули и мы, и чем дальше, тем труднее становился путь. Мы наткнулись на обрывок окровавленной нательной сорочки Жирдяя, повисшей на колючке. Я не мог понять, как такой грузный человек, жестоко избитый и вдобавок подстреленный, смог поубивать столько народу и двигаться дальше, не упав замертво или хотя бы не обессилев. Но он не сбавлял темп и заставлял нас поспевать за собой. Не знаю, как остальные, но я уже здорово вымотался, да и Джимми Сью тоже выглядела уставшей.

Наконец мы приняли решение остановиться, вслед за тем, как Уинтон и Юстас посчитали, что лошади начали сбоить. К этому времени я полностью выдохся и вряд ли смог бы двигаться дальше – так что усталость лошадей была как нельзя кстати. Хотя в самом начале я дал себе слово, что, как бы все ни сложилось, буду без устали идти вперед, день и ночь, но тогда я совсем не думал про усталость. Была, возможно, и еще одна причина, ведь Юстас плохо разбирал следы в темноте, а уже начинало смеркаться. Надо полагать, Коротыш придерживался такой же теории, но он предпочел держать комментарии при себе.

Перед нами была поляна, куда, вероятно, ударила молния, оставив круг выжженной земли. Деревья по краям стояли голые и обуглившиеся, но, по-видимому, пожар случился уже давно. Зеленая трава успела покрыть обугленное пространство. Мы спешились и занялись обустройством, натянув веревку поперек двух скрюченных деревьев хурмы, непонятно как уцелевших в огне, пусть и не слишком разросшихся, и привязав к ней лошадей. В сгустившейся темноте большие деревья по краю поляны точно окружили нас стеной, оставив в колодце растущих ночных теней.

Мы развели небольшой костер, в основном чтобы приготовить еду, ведь ночь была ясной и теплой. После еды раскатали свои подстилки для сна с тем, чтобы подняться с первыми лучами. Боров пошел в заросли и отыскал себе место на сосновых иголках, чему я был несказанно рад, поскольку не хотел делить с ним постель.

Джимми Сью устроилась на ночлег неподалеку от нашего костра, и тут я заметил, что мое религиозное рвение, некогда очень стойкое, стало давать трещины. Да что уж там, в ту ночь оно, можно сказать, рассыпалось прахом. Подождав, пока все уснут, я осторожно прокрался к ее ложу и, приподняв одеяла, забрался к ней. Губами я стал щекотать ее ухо, пока она не проснулась со словами:

– Неужто Иисус рехнулся?

– Не говори так, – сказал я. – У меня вся охота пропадает.

– Если Иисус пожелает, обязательно простит, – сказал она. – А не простит, все его заповеди ломаного гроша не стоят.

– С чего бы тебе поминать Иисуса? – спросил я.

– Ты и сам поминаешь, как представится случай.

– Выходит, представился?

– Я хочу сказать, что ни один мужчина, даже Иисус, время от времени не откажет себе в удовольствии. Как и я могу веровать, когда захочу. Так уж устроено. Если задумаюсь надолго, вижу, что это неправда, а если мимоходом, мне в самый раз.

– Даже не знаю, – сказал я.

– Хватит об этом, поцелуй меня, – сказала она. – И пусть Иисус придаст тебе сил.

С этими словами она повернулась ко мне, и мы поцеловались. Ее дыхание было чуточку затхлым, как, наверное, и мое. Но стоило начать тискаться, и я позабыл обо всем. И скоро наша одежда была скомкана под ее одеялами. Мы занимались этим, пока луна не спустилась с небес и не затеплилось утро. И хоть я считал себя уставшим, сил оказалось в избытке, разве что не повернулся язык возблагодарить за это Иисуса. Потом Джимми Сью сразу заснула, а я был так распален, что даже отбросил одеяло, открыв грудь предутренней прохладе. Пусть в тот момент мы шли по следу похитителей сестры, мне никогда еще не было так хорошо. И вода в реке Сабин, всегда мутно-коричневая, сейчас была в моих мыслях ярко-голубой, трава была зеленой даже зимой, ветер прохладным, земля цветущей и мягкой, а весь мир полон света. Просто волшебное ощущение. Я лежал и наслаждался, пока вдруг не нахлынули мысли о том, зачем мы здесь, и не унесли счастье прочь, а трава не пожухла, земля не затвердела и свет не померк.