Час скитаний

Тут же рядом готовили шаурму… которую на Острове звали шавермой, а он часто оговаривался. Впрочем, над этим не смеялись. И когда он называл парадную подъездом, тоже не пеняли. В городе было мало коренных и много пришлых. Опознавали его как чужака не по лексикону и не по произношению, а по манере держать себя, по лёгкой неуверенности, которую он никак не мог скрыть. Понадобилось много времени, чтобы обтесаться и загнать это чувство глубоко внутрь.

В палатке на вертеле для мяса крутилась тушка, лишённая конечностей, явно тоже собака. Баранина была бы втрое дороже. Главное, что не из людей, и то ладно.

Сновали тележки разносчиков, от которых пахло рыбой и пирожками. Народу становилось всё больше. Шли мастеровые, женщины и в платьях, и в рабочих комбинезонах, и в удивлявших Сашу нарочно порванных (будто собаками!) джинсах, ребятишки в одежде на несколько размеров больше, но всё же похожие на детей, а не на маленьких взрослых, как снаружи.

Тут же продавали огурцы, помидоры, другие овощи, травы, приправы. Это всё местное или из окрестностей. Привозить овощи в Питер караванами с юга было нерентабельно, да и невозможно. Между ним и ближайшими относительно цивилизованными землями лежало километров триста болот. Да и потом, городки располагались редкими кучками, разделёнными широкими проплешинами пустошей, которые кое-где зарастали лесами. Самая крупная была вокруг бывшей Москвы, которую часто так и звали – «Бывшая».

Лысый восточного вида жрец святой шавермы в тюбетейке подал ему только что завёрнутый магический свиток из мяса с рублеными овощами и «майниязом». В городе делали этот древний соус, и больше – там, где он бывал, – нигде.

Отнести домой и поделиться? Нет, Анжела говорила, что она «на диете». Поэтому можно захомячить самому. Приятно иногда почувствовать себя барином, для которого готовят другие. Шаверма была на вкус лучше, чем полусырой-полусгоревший шашлык, который продавали в соседней палатке. И Саше совсем не испортило аппетит зрелище лежащей в дальнем углу освежёванной собаки. И то, что «жрец» выглядел не очень опрятным, и фартук у него был кровью заляпан.

Крючки памяти заставили Молчуна вспомнить своего пса, которого он звал Макс. Тоже мёртвого. Так обычно случается с теми, кто ему доверился и хотя бы немного для него дорог.

Собака была у Саши до прихода в Питер. Но, в отличие от того, что показано в фильмах, эта животина не была такой уж верной и полезной. На охоту он с ней ходить не смог, да и вообще боялся отпускать, чтобы не сбежала. Может, просто не умел воспитывать. Какое-то время она сторожила его дом под Серпуховом, там он пережидал вторую зиму своих скитаний – в деревне, где обитало человек пятьдесят. Его пустили пожить в халупу, хозяева которой умерли. И он прожил бы и горя не знал, но зимой крышу разметало бурей. Пришлось лазить и хоть как-то чинить. А весной потолок протёк, и в дом пришла, радостно журча, вода. И тогда же, в марте, пёс сдох. Съел что-то не то. Может, добрые соседи отравили, чтоб не лаял. В ту зиму и весну он в очередной раз понял, как может быть хреново, даже когда нет прямой угрозы для жизни. Даже среди людей и с какой-никакой пищей. И эти трудности оседлого существования были в чём-то пострашнее тягот бродячего. Огород он засеивать не стал и ушёл оттуда к чёртовой матери, как только потеплело и стаял снег. На север. Хотя его никто не обижал. Гибель псины он воспринял как намёк судьбы, что никто не должен быть рядом с ним. Что он ходячий талисман несчастий.

Но до прихода в Питер он сменит ещё много мест, и нигде не задержится.

* * *

Это в Сибири они думали, что мир уничтожен почти полностью. Да и на Урале, в общем-то, считали так же. Но тут, в Петербурге, знали, что в Европе есть жизнь и даже более населённые города. Хотя, конечно, не чета довоенным.

А про остальную Бывроссию, как презрительно называлась тут запоребриковая территория, они говорили: «Может, там кто-то и живёт, но это не жизнь».

Не все, конечно, питерцы так рассуждали, а чаще те, кто каким-то боком относился к элите. Хотя и пролы иногда перенимали их привычки.

Кстати, слово это почему-то вошло в живой язык. Его использовали и на Урале, и на Волге, и в Центре, и тут, на Северо-Западе. Так называли простых людей.

Свободный город… Для кого свободный, а для кого и нет. Пёстрый, если сравнить с краем, где правил Уполномоченный… да, в общем-то, и с Прокопой при отце. Но почти такой же, как Орда, жестокий. А в чём-то даже и более.

Орда. Он ничего не забыл и не простил. К тому же Саша знал, что она жива и здравствует, только теперь называется Царством и находится южнее. Он слышал их радиопередачу. Не военные переговоры, а агитационное вещание. Уполномоченный был не просто жив. Он царствовал как монарх и, судя по тому, что рассказывал диктор, его страна прирастала новыми территориями, строились города, а люди были счастливы переходить от своих правителей под его сильную и честную руку.

Жаль, что нет сил, чтобы хоть как-то подпортить ему идиллию.