Час Самайна

— Яшенька, где ты?! Мне опять плохо! Я напилась, как... —  Она подергала дверь, и они замерли. — Мне надо сюда! — громко сказала Татьяна капризно. — Почему я не могу попасть в ванную комнату?

Она дергала что есть силы, и хлипкий крючок мог не вы­держать. Женя поспешно приводила себя в порядок. Алкоголь полностью выветрился, она мгновенно протрезвела. Было противно и стыдно, давило ощущение надвигающегося скан­дала. Яша толкнул ее в угол, за висящее рядом с какими-то тряпками корыто, и, прежде чем она успела сообразить, что к чему, открыл дверь.

— Яша... ты?! А что ты там делал?

— Мылся! Ты же знаешь, что я всегда вечером моюсь. Пой­дем к гостям.

— Они не гости... Они сброд! Гнать их надо в шею!

— Все правильно, Танюха! Пойдем их выгонять!

— Мне надо туда...

— Выгоним, а потом пойдешь!

— Почему ты меня не пускаешь? Там кто-то есть? Ты был не один?!

Послышался шум. Татьяна пыталась силой пробиться в ван­ную, Блюмкин ей не давал. Потом шум начал удаляться — вид­но, он применил силу, — и далекое эхо ее слов:

— Ты подлец! Отпусти, мне больно!

Женя, кое-как приведя одежду в порядок, выскочила из ван­ной комнаты. Почти бегом промчалась по коридору, сорвала с вешалки пальто и выскочила на площадку. Там стояла Галина, куря длинную дамскую папиросу, и молодой парень лет два­дцати со слегка вьющимися волосами и легкой щетиной, гро­зящей со временем перейти в бородку. Он кого-то напоминал, но Жене было не до того, чтобы над этим раздумывать.

— Женя! Куда ты? Я тебя искала! Где ты была? — спросила Галя, заступая ей дорогу.

— Я хочу уйти! Мне здесь плохо!

— Подожди, я с тобой! — сказала Галя, зашла в квартиру и вскоре вернулась в наброшенном зимнем пальто с каракулевым воротником и теплом платке, который заматывала на ходу. Они оказались на улице и минут пять шли молча.

Была прекрасная безветренная зимняя погода, с небольшим морозом — градусов семь, от которого снег под ногами приятно поскрипывал. Снежинки, лениво кружась, укрывали одежду белым холодным мехом. Свежий воздух прогнал остаток алкогольного дурмана, и Женя, невольно залюбовавшись косым дождем снега в фантастическом свете уличных фонарей, замедлила шаг.

— Что произошло, Женя? — требовательно спросила Галя.

Как могла, Женя рассказала о случившемся.

— Блюмкин тебя изнасиловал, — подвела итог Галя. — Почему ты не кричала, не звала на помощь? Я думаю, он бы сразу отстал, твое молчание подстегивало его.

— Не знаю, Галя. Я ни о чем не думала. Возможно, была слишком пьяна, чтобы правильно оценить ситуацию.

— А может, Женя, ты этого хотела?

Женя не ответила и ускорила шаг. Ночью ей приснился Блюмкин. Он был нежен, они занимались любовью, и ей было очень хорошо. Проснулась среди ночи, и так тоскливо стало от одиночества, от холодной постели. Ей захотелось чуда... Вот-вот раздастся звонок в двери, и придет Яша. Скажет, сму­щаясь (что на него непохоже), что с Татьяной произошел раз­рыв и он пришел сюда, потому что ночевать негде. Она сде­лает вид, что смертельно обижена случившемся. Потом Галя постелет у нее в комнате, хотя бы на полу, но ей станет его очень жаль... Выдуманный образ никак не вязался с Блюмки­ным реальным: скорее, если даже он и уйдет после скандала от Татьяны и явится сюда, то поведет себя по-другому. Заявит­ся, конечно, смертельно пьяным, не заметит ее обиженного вида, лишь спросит, где постель, упадет на нее и крикнет: «Женя, что ты там копаешься! А ну иди сюда...» А когда ему надоест звать, встанет и грубо потащит ее на кровать...

Женя решила встать, чтобы попить, и вдруг услышала из комнаты Гали странные звуки. Прислушалась и поняла, что та плачет.

«Пойти к ней и успокоить?» — подумала Женя, но решила, что не стоит. Любовью, как и горем, нужно переболеть, дру­гого средства от нее нет. И чем острее будет проходить забо­левание под названием «любовь», тем скорее наступит выздо­ровление. Процесс долгий и мучительный, но небезнадежный.

Чуда не произошло. Ни этой ночью, ни в следующую Блюм­кин не появился в квартире Бениславской. А через две недели она увидела его — чем-то занятого, бегающего по кабинетам. Здесь Блюмкина знали все, в коридорах опасливо жались к сте­не, когда он порывисто, словно вихрь проносился мимо. В сте­нах этого учреждения он преобразился. Исчезла его барская надменность, излишняя болтливость. Он выглядел целеуст­ремленным, напористым человеком, занимающимся важными делами, ценившим время, и если задавал вопрос, то требовал конкретный ответ. Из его лексикона в беседе с руководством была исключена фраза «Это невозможно сделать», он посто­янно искал пути, как выполнить задание. Жене было понятно, за что ценят Блюмкина — за его неуемную энергию, подчи­ненную достижению цели любыми путями. Он был трудого­ликом и порой сутками работал над решением проблемы. Но если отдыхал, то тоже с полной отдачей — громко, шумно и порой безобразно.