Час Самайна

— Хотела бы я знать, кто сказал, что можно не быть ревнивым! Ей-богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Ерунда! Можно великолепно владеть собой, можно не подавать вида, более того, разыгрывать счастливую, когда чувствуешь, что на самом деле ты вторая. Можно, наконец, себя обманывать, но все-таки, если любишь по-настоящему, нельзя быть спокой­ной, когда любимый восхищенно смотрит на другую. Значит, мало любишь. Нельзя знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не испытывать от этого боли. Словно тонешь в этом чувстве... Знаю одно — глупостей я себе не позволю. Но что тону, захлебываясь, и хочу выпутаться — мне и вовсе ясно. И если бы кроме меня была — это еще ничего. И это очень хорошо. Но только она... И все же буду любить его, буду крот­кой и преданной, несмотря на страдания и унижения.

Книга юности закрыта,
Вся, увы, уж прочтена.
И окончилась навеки
Ясной радости весна...

Уехал, улетел с Айседорой этой весной. Она вернется, как ска­зали в студии, через год. Значит, и он тоже. Как ждать, когда внутри все горит? Я больна... Такая тоска по нему... Как вер­ная собака, когда хозяин ушел, положила бы голову и лежала, ждала его возвращения.

Галя заплакала, Женя, как могла, успокаивала ее. Чтобы поменять тему, сказала:

— А знаете, Галя, вернувшись в Петроград, я получила пись­мо от Яши Блюмкина!

— И вы все бросили и примчались сюда, чтобы его увидеть? Вы такая же сумасшедшая, как и я!

— К сожалению, в моей жизни произошли печальные со­бытия, и мне захотелось сменить город... Последние пять лет я это часто делаю. — И Женя рассказала о смерти матери и обо всем, что произошло с ней в Петрограде.

—  Примите мои соболезнования... Я понимаю, как вам тяжело, но, к сожалению, должна сообщить неприятную новость. Дело в том, что Яков Блюмкин не так давно женился на Татьяне Файнерман, дочери известного толстовца Тенеромо. Семейка еще та... Ее папаша, известный «плодовитый» писатель, в результате шапочного знакомства с Толстым произвел на свет невообразимое количество брошюр и статей. В его честь жур­налисты даже выражение придумали — «тенеромить». Дочь вся в отца! Отучившись в медицинском, она после замужества по­чувствовала тягу к искусству, и теперь они с Блюмкиным пы­таются заниматься литературой. Блюмкин сейчас в секретариа­те у Троцкого, особо доверенное лицо, живут у поэта Кусикова.

— А я и не рассчитывала на что-то... Если любишь, живешь этим человеком, ощущая его каждую секунду. Как бы он ни был далеко, мыслями ты всегда рядом. Но он смог летом де­вятнадцатого года просто уйти, не обернувшись, не попытав­шись выяснить, что со мной... А ведь я уехала в Украину ради него, терпела лишения, рисковала жизнью. Когда тяжело ра­ненный лежал в больнице, кормила с ложечки. А он ушел и вы­черкнул меня из своей жизни. Во мне все давно перегорело, от прежних чувств остался только уголь. Что я чувствую, узнав о его женитьбе? Только досаду. И понимаю, что письмо он мне отправил, будучи, очевидно, сильно пьян.

— Женя, не переживайте так. Давайте выпьем за любовь! Она не всегда бывает счастливой...

— А я и не переживаю. Что касается любви... Может, по- другому быть не может? Мне что, чувства мои перегорели... А у вас они еще полыхают...

— Да, но мое отношение ко всему преобразилось, именно преобразилось. Я поняла, что в жизни не один Есенин. Что его можно и нужно любить как главное, но любить бескорыстно, не жадной любовью, ожидающей чего-то в ответ, а так, как любишь, к примеру, лес, — не требуя, чтобы он жил, сообра­зуясь со мной, или был там, где я. Вы меня понимаете?

— Да, но я бы так не смогла.

— Никто из нас не может сказать, что может, что нет. Оста­вим эмоции, чувства в стороне, поговорим о... Пожалуй, нам пора уже быть на «ты», после того потока душевных страстей, который мы вылили друг на друга. Не возражаешь?

— Нет, Галя, с большим удовольствием.

— Поговорим о тебе. Понимаю, что обратно в Питер тебе в ближайшее время вернуться не захочется. Я права?

— Меня ничего туда не тянет.

— Тебе надо устроиться на работу. Что ты заканчивала, какая у тебя специальность?

— Перед революцией окончила курсы машинисток, работала по специальности в банке. В Киеве была санитаркой, в Инсти­туте мозга — ассистенткой, помогала проводить опыты. В Мурмане и в экспедиции приходилось заниматься всем понемногу.

— Перечень длинный, но не впечатляющий. Трудновато будет... Хотя есть идея. Работа с перспективой получить соб­ственное жилье. Пусть нескоро, но если продержишься, то точно... Пойдешь на мое место — я как раз увольняюсь, пе­рехожу в газету «Беднота».

— А что за работа?

— Потребуются рекомендации... Одну дам я, вторую найду, есть кого попросить... В секретариат ГПУ!

— Ты что, работаешь в ВЧК?!

— Пока работаю... Секретарем. Работа очень ответствен­ная, непростая. Между прочим, Блюмкин до секретариата Троцкого работал в ВЧК.

— Мне бы что-нибудь попроще... Что-то не тянет в это учреждение... Уж очень мрачная у него репутация... Извини, Галя, вырвалось.