Час разлуки

Он сквозь слезы радости, что она пожалела его, глядел на ее худенькую фигурку в ночной рубашке, целовал ее в шею и плечи.

Жалела, правда, Алексея Алена не часто. Она, очевидно, могла понимать и жалеть людей только через животных, которых чувствовала с недоступной мужчинам тонкостью, впрочем, как и все природное, что лишено дара человеческой речи. Алексей остро ощущал в ней это, можно сказать, нечеловеческое простодушие, проявлявшееся даже в мелочах, в словах, с какими она разглядывала утром неожиданно появившийся синяк на бедре:

— Нет, у нас в квартире домовой завелся. Совершенно точно. — И, без паузы: — Или я это об стол ударилась…

Став манекенщицей, Алена в первые годы красила свои скромные русые волосы в светло-желтый, почти белый цвет, отчего казалась еще ярче. Теперь, вернувшись к естественному оттенку волос, она подолгу «делала себе лицо», как говорили манекенщицы: подводила ресницы, подкрашивала губы, накладывала тона. Вернувшись из магазина, говорила Алексею с жалкой улыбкой:

— А сосед наш опять со мной не поздоровался. Не узнал — без лица…

Она часами держала маски, употребляя на них, кажется, все продукты близлежащего рынка: кислое молоко, свежие огурцы, клубнику.

— Умоляю, только не показывайся мне! — просил ее Алексей. — Ты словно индеец на боевой тропе — мне страшно.

Но, чувствуя близость увядания, начала торопиться, пропадала на частых вечерних показах. Иной раз мужской голос искал ее по телефону. А Алексей с какой-то удвоенной беззаботностью глядел на все сквозь пальцы, уверенный, что ходит по толстому льду.

Как любил он, оторвавшись от постылой работы, незаметно прокрасться, встать на пороге ее комнаты и несколько секунд просто глядеть на Алену — склоняющуюся над вязаньем или шьющую себе юбчонку из его старых брюк или читающую какую-нибудь ерунду, следить, как она с бессмысленной живостью водит глазами по строчкам шитья или книги. И, насладившись видом ее лица с милой родинкой на подбородке, так же тихо, на цыпочках уйти к себе, за свой пулемет, на котором он насобачился печатать (двумя указательными пальцами) с бешеной скоростью профессиональной машинистки…

Осенью семьдесят первого года врач по женским болезням осмотрев Алену, заявила:

— Голубушка! Пора заводить ребенка.

Алексей не очень настойчиво, но долго уговаривал ее. И не меняя невинного и милого выражения лица с родинкой на подбородке, Алена наконец резко ответила:

— Не хочу, чтобы у меня было тело в морщинах!

Больше они к этому разговору не возвращались.

19

Алена появилась в квартире, чтобы забрать очередную партию вещей. Алексей уже страшился ее — не хотел видеть, сидел в своей комнате и ждал, когда она уйдет. Прошло полчаса, час, полтора. В ее комнате было тихо. И Алексей решился: подошел к двери, отворил ее.

Алена крепко спала на своем стареньком диванчике, повернувшись лицом к стенке.

Алексей подошел ближе, наклонился: она улыбалась во сне, кротко и безмятежно, словно хотела сказать: «Вот наконец я и дома. Как я счастлива!» Он постоял, услышал телефон и на цыпочках побежал к себе.

Ну, конечно, Царева.

— Алена у вас? — спросила она без всяких околичностей.

— Давно ушла… — тотчас ответил он.

— Неправда! Борис мне сейчас звонил. Он ждал ее у вашего дома два часа.

— Ничего не понимаю, — удивился Алексей, наклеив на лицо одну из своих лучших китайских улыбок. И боковым зрением увидел, что Алена стоит в дверях и слушает его.

Механическим движением передал ей трубку.

— Я сейчас еду к тебе, — сказала Алена.

Алексей показал на себя.

— С Алешей… — добавила она и тут же бросила трубку на рычаг: — Борис уже там!

— Вот и хорошо! — бодро отозвался Алексей. — Надо же мне познакомиться наконец с человеком, который отнимает тебя.

— Я еще ничего не решила… — медленно произнесла Алена. — Ничего…

Когда они вышли к метро, она, поколебавшись, сказала:

— Нет… нет… я в Дегунино… Ты сам лучше с ним поговори… Я вас… боюсь.

И они разъехались, поезд с гулом ушел, унося ее в противоположный туннель.

Поднимаясь в лифте, Алексей все гадал, как выглядит Борис: красив, худощав, темноволос. И не угадал. Борис совершенно не походил на тех, кто мог нравиться Алене. Среднего роста, даже с животиком, но плотный, широкоплечий, самоуверенный. Небольшие зеленоватые глазки остро смотрели через стекла модных очков. На кухонном столе стояла открытая бутылка «Кокура».

Поздоровавшись с Царевой и подавая Борису руку, Алексей сказал:

— Мой любимый напиток в Коктебеле. Массандра? Конечно! Я даже стихи сочинил в честь этого вина: «Такова моя натура — жить не может без «кокура»…» И еще: «Что нам клей и политура, дайте лучше нам «кокура»…»

— Вот вы какой? — не то удивляясь, не то огорчаясь, сказал Борис. Его верхняя губа не закрывала неправильные зубы. — Впрочем, от Алены я о вас знаю все…

— А я о вас ничего не знаю, — ответил Алексей.

Царева, выпив изрядную рюмицу, деликатно вышла.

— Что же мы будем делать? — спросил Борис.

— Увы, мне остается ждать, — бодро сказал Алексей. — Знаете, есть такие стихи: «И нам, кроме ждать, ничего не осталось…»