Час разлуки

Может быть, и он был бы таким же, сложись судьба его отца по-иному, но теперь в Алексее накапливалась невольная неприязнь ко всем этим сынкам из благополучных семей и — что греха таить, — зависть к ним. В последний раз у Эдика не было Гурушкина, а сидела миленькая однокурсница-журналистка, попивала ликер, слушала их болтовню и уходить не собиралась, хотя дело шло к полуночи. Алексей вдохновился, блистал остроумием, ловил ее оживленный взгляд. И тогда Человеческий Кот сказал: «Ты лучше сорочку отдай постирать… Вон воротник грязный…» И Алексей потух…

— Кто пришел, Саша? — резко, попугаем кричала Нина Александровна.

В самом деле, хлопнула дверь. Это уже наверняка отчим. Обычно его приход является для гостей сигналом к отступлению. Он в свое детское сиротство прислуживал в лавке у богатых смоленских евреев и на всю жизнь научился экономить, считать каждый кусок. Даже жалел надевать чистое белье и грязнить его собой: поносит-поносит рубашку и вывернет наизнанку.

Да и не могут рядом с ним старушки предаваться своим воспоминаниям, так как он никаким боком к этим воспоминаниям не причастен.

Еще с порога отчим спрашивал маму о своем, интимно-хозяйственном, что составляло главное содержание его жизни:

— Колбасу-творог бра́ла?

И мама кричала через всю квартиру:

— Саша! Творог несвежий, в пачках…

«Даже посидеть не дадут спокойно!» — Алексей поворачивал до отказа рукоятку громкости. Но мама уже в его закутке:

— Аленька, надо проводить…

— Ну вот, не могут в покое оставить… — ворчал Алексей, но беззлобно. Он понимал, что провожать старух придется. Да и провожать-то недалеко — до трамвая. А остановка перед самым домом. Но все же ворчал. Из чувства противоречия.

В коридоре мама говорила Алексею:

— Ты знаешь, Клавдия Игнатьевна хочет пригласить нас с тобой к себе в гости… Я рассказала ей о твоих ночных уходах…

— Надо ему мозги почистить… — гудела Клавдия Игнатьевна, надевая с помощью Алексея шубу.

— Тебе полезно познакомиться с серьезной девушкой, — добавляла мама.

— Перестань сейчас же, слышишь!

Если б милые девицы
Так могли б летать, как птицы, —

доносилось из крайней комнаты. Мудрейший проснулся от голосов в коридоре.

— Ах, как ты груб! — сокрушалась мама и тут же, без перехода радостно кричала Нине Александровне: — Так приходите же! Созвонитесь с тетечкой Клавочкой и приходите!

Лифт приспособлен только поднимать пассажиров. Поэтому все девять этажей приходилось ползти, подолгу останавливаясь на каждой площадке.

— Что вы, теперешняя молодежь, понимаете в любви, — своим дребезжащим голоском говорила сухонькая Нина Александровна. Она всегда обращалась вот так внезапно, словно бы просыпаясь, или включалась, как некондиционированный приемник. — Забытая перчатка или букетик увядших фиалок, — ах! — заставляли наших кавалеров сходить с ума, стреляться…

Алексей прикидывал, какую ядовитую фразу он скажет Эдику при встрече.

— …Помню, в двенадцатом году в Петербурге мы с Вячеславом были на балу у государя. Ты знаешь, Алик, у покойного государя Николая Александровича…

— Знаем, знаем! Палач! Николай Кровавый!! Кто не знает про Девятое января! — желчно отзывалась за Алексея Клавдия Игнатьевна, задыхаясь от тучности. Но, увы, Нина Александровна ее не слышала.

«Встречают по сорочке, но провожают по уму», — так я скажу, решал Алексей, нет, слабо. Надо придумать что-то похлеще, пообиднее.

— …Он стоял и глядел на танцующих. В полковничьем мундире Преображенского полка. А я мечтала: господи, вдруг государь меня заметит! Ну, сделай так, чтобы пригласил на вальс!

Скажу: «За чужой спиной вечно не проживешь…»

— …Но он так меня и не заметил, — сокрушалась Нина Александровна, выходя из подъезда.

На улице гололед, и Алексей крепко брал обеих старух под руки, стараясь шагать помельче.

Необходимо ждать трамвая. Глазастая Нина Александровна и тут не могла помолчать:

— До последней войны каждый трамвай имел свои лампочки. По огонькам можно было издали узнать номер. А теперь идет, а какой — неизвестно…

Не будешь же ей объяснять, что давно уже ходит по Большой Грузинской один-единственный номер — двадцать третий. Остальные заменили троллейбусами.

Трамвай подошел. Поддерживая друг друга, старушки поднялись в вагон с передней площадки. Алексей видел, как они долго уступали друг другу единственное свободное место — из тех, что «для пассажиров с детьми и инвалидов». Наконец Клавдия Игнатьевна заставила свою подругу сесть. Ехать им долго. Выходить на разных остановках.

Только Алексей не знал, кому раньше.

11

Этот человек появился внезапно, как черт из табакерки.