Час разлуки

Алексей пытался незаметно проскользнуть в свою комнату, которую отгородил книжным шкафом, но нет, мама засекла его. Начинался новый и опасный для него поворот в разговоре.

— Аспирант-то наш вовсе от рук отбился, — назидательно повышала голос мама. — Верите, два раза подряд домой под утро приходил. Я ему рассказываю о том, как один молодой человек попал в шайку, — и не слушает. А вечером снова собирается. Я ему: «Куда бы это?» А он так спокойно: «Знаешь, говорит, мы тут выяснили, что кассирша в десять часов по Васильевской улице выручку понесет. И решили выйти ее встретить…»

— Надо, надо непременно ему мозги почистить! — отзывался низкий голос.

Это обладательница плюшевой шубки Клавдия Игнатьевна, соратница деда по партизанщине в Сибири. Она, очевидно, хотела бы добавить еще что-то очень решительное и беспрекословное, как могла еще десять лет назад, когда вела в библиотечном институте курс научного коммунизма, да спохватывалась. Куда ей теперь, вон катаракта такая, что только с палкой и ходить…

— Кто пришел? Саша? — преувеличенно громко, как все глухие, осведомлялось бывшее колоратурное сопрано. Это подруга бабуси Нина Александровна, некогда певшая с ней в Тифлисском оперном императорском театре.

Мама смеялась и, как догадывался Алексей, наклонялась к самому уху Нины Александровны:

— Да не Саша, а Алеша! Але-оша!!

— Ах, Аленька! — догадывалась Нина Александровна. — Он что, уже из школы так рано?..

Мама без перехода брала самую печальную ноту:

— Бедная тетечка Ниночка! Совсем старенькая стала. Все на свете путает… А ведь когда-то пела партию Царевны Лебедь! И вот — ни голоса, ни слуха — ничего!

— Ну, это когда было… Еще до ее замужества, — гудела Клавдия Игнатьевна. — Я с ней познакомилась, когда она вышла за Вячеслава Михайловича и бросила сцену…

— Еще бы не бросить! Ведь он уже был без пяти минут генерал…

— А она всегда выглядела как генеральша!

— Да, да! — снова ликовал мамин голос. — Когда Вячеслава Михайловича назначили директором Неплюевского кадетского корпуса, никто ее иначе и не называл…

Необъяснимо как, но Нина Александровна постигала, что говорили о ней и ее муже.

— Ты, Клава, по-моему, и приходила его арестовывать. Где это было? В Оренбурге?

— Нет, Ниночка! — кричала подруга. — В Иркутске, в двадцатом…

Алексей хотел бы не слушать их — ведь каждый раз одно и то же, — но разговор помимо его желания въедался и мешал:

— Ты еще пришла с Павлом Андреевичем, а тот говорит: «Извини, Вячеслав, нам придется тебя арестовать!..»

— Папа всегда был очень корректным, — вставляла мама. — Ах, если бы Алексей унаследовал его интеллигентность…

Алексей морщился и включал купленный на аспирантскую стипендию чуткий немецкий приемник «Штерн». Эфир шелестел морзянкой, голосами, обрывками песен.

— Кто пришел? Саша? — перекрывая далекие голоса, откликалась Нина Александровна.

Странное дело! С десяти лет — с утра до вечера — жил по распорядку, строгому, словно железнодорожное расписание. Никуда не свернешь. Трепетал перед офицерами-воспитателями. В самоволке был только раз, да и то попался. В восемнадцать поступил на филологический, ходил в университет через день, готовился дома. А теперь, сделавшись аспирантом Института изящной словесности, появляется в его стенах лишь раз в неделю…

— Может, в самом деле в дурной компании оказался? — гудела Клавдия Игнатьевна. — Валя, давай познакомим его с моей племянницей Настей… Увлекается точными науками и туризмом. И на рояле играет. Все дни дома или в библиотеке. Очень серьезная девушка… Не то что эти намазанные вертихвостки…

Разговор снова переместился на Алексея. Конечно, общих тем немного. Уж если они прокручиваются, то по нескольку раз.

С мамой Алексей давно не откровенен. Мудрейший предоставил ему полную свободу и ни во что не вмешивается. А ходит он играть в подкидного к Эдику на Третью Тверскую-Ямскую, пьет ликер с Человеческим Котом и Гурушкиным и горячо рассуждает о любви. Правда, он все чаще говорит себе: что мне делать в компании этих беззаботных ребят, живущих на всем готовом и занятых лишь девушками?

Не то чтобы самого его не волновала любовь. Какое там! Он влюблялся с четырнадцати лет. Но было только два недлинных студенческих романа. Другое дело — Человеческий Кот. Впрочем, как можно сравнивать их — у Эдика своя комната, несколько костюмов, карманные деньги. Алексей вспомнил, как Кот получил при нем посылку от родителей и принялся нетерпеливо потрошить ее, вышвыривая из ящика томики подписных изданий, коробки сардин, носовые платки, галстуки, и, наконец, жадно приник к нижнему белью, к которому изнутри английской булавкой были приколоты сотенные. Это мама посылала ему сверх разрешенного отцом.