Час пробил

О СОБЫТИЯХ 12–13 ИЮЛЯ 1980 ГОДА

Харт расставил пустые банки — всего десять штук. Придирчиво осмотрел шеренгу жестянок и добавил еще две. На деревянном столе разложил оружие. Джоунс стоял рядом, готовый выполнить любую просьбу шефа. За его спиной высился столб, в который были забиты крюки, а на них впселп специально заказанные Хартом шрифтовые плакаты. Харт считал, что бесполезных знаний не бывает. Время от времени он менял плакаты. Вот что было написано на них сейчас:

Если верить ученым, к 11948 году у человека полностью атрофируется мизинец. (На самом плакате Харт наппсал

карандашом: «Жаль, мы не доживем до этих времен».'Харт всегда уверял Джоунса, что, когда держишь рукоятку револьвера, самое важное знать, куда убрать мизинец.)

Один пенс, положенный в банк из расчета шесть процентов годовых в первый год от рождества Христова, стоил бы сегодня 25 и еще сорок шесть нулей долларов. (Рукой Харта было написано: «Как вы полагаете, Джоунс, Христос догадался положить один пенс на свое имя в первый год после своего рождения?»)

Одной парфюмерной фирме удалось создать и выпустить в продажу мужской одеколон с запахом новенького дорогого автомобиля. (Рукой Харта было написано всего одно слово: «Обалдели!»)

Было тихо, и Харт не без удовольствия представлял, как зачертыхаются святоши и загримасничают изъеденные молью моралисты, когда он начнет палить.

— Все заряжены? — Харт кивнул на стол.

— Полагаю, сэр.

Джоунс повел плечами и сдвинул один из плакатов. Как и его шеф, он не терпел беспорядка и тут же аккуратно поправил плакат, как раз тот, что намекал на финансовую нераспорядительность Христа.

— Оружие в нашем деле — штука не последняя. Возможно, оно и пригодится всего раз в жизни. Но это будет именно тот раз, когда ничто другое в мире не сможет вам помочь: ни связи, ни любовь, ни деньги, ни изощренный ум, ни красивая фигура, ни бешеный темперамент… — С этими словами Харт выложил в ряд по возрастающей три револьвера, смотрящие стволами в сторону бапок. — Вот этот, — он взял лежавший в середине, — с оружейных заводов Коннектикута, короткоствольный тридцать восьмого калибра, — прекрасный парень. Посмотрим, на что он способен.

Четыре выстрела раздались так быстро, что слились в один, и четыре банки, прижавшиеся к кирпичной стене, получили по дырке.

— Вот этот, — Харт положил руку на самый маленький, — бульдог тридцать второго калибра, специально для субботнего вечера, но лупит тоже дай боже.

Еще четыре банки были пробиты.

— А этот, — Харт любовно погладил здоровенный «маг-пум» сорок четвертого калибра, этот хорошо приберечь для ваших: заклятых врагов.

Загремели выстрелы. Харт стрелял, сжимая рукоятку

обеими руками. Когда двенадцатая банка получила причитающуюся ей дыру, Харт присел на маленький складной стульчик из парусины и удовлетворенно проговорил:

— Недурно. Двенадцать из двенадцати. Совсем недурно для не очень молодого, не очень грациозного и чуть-чуть лысоватого джентльмена.

Харт сидел спиной к двери, ведущей из внутренних помещений во двор, и не видел, как она тихо приоткрылась и показалась миссис Уайтлоу, которая слышала его последние слова. Элеонора улыбалась, глядя па Джоунса. Джоунс заулыбался, глядя на Элеонору. А так как видеть улыбающегося Джоунса Харту приходилось нечасто, он закричал:

— Улыбающийся Джоунс! Это что-то новенькое. Улыбающийся Джоунс, вроде как атрофированный мизинец, — вещь почти невероятная! — Но тут же он резко повернулся, так и не выпуская из рук «магнум», блестевший от смазки.

Элеонора ойкнула, прижав сумочку к груди, куда целил ствол. Свирепая физиономия Харта расплылась в широкой улыбке. Он отбросил револьвер, подбежал к миссис Уайтлоу, схватил ее за руки и потащил к единственному стулу.

— Наверное, думаете: полиция Роктауна совершенно сошла с ума? — верещал он. — Возможно, вы и правы, очень возможно. Джоунс, принеси нашей гостье чего-нибудь попить.

Как человек, испытывающий постоянную жажду, Харт был уверен, что желание пить преследует всех. Безмолвный Джоунс исчез, а Харт, присев на край стола, спросил:

— Как дела?

— Ничего, потихоньку, — в тон ему ответила Элеонора. — А ваши, я вижу, идут блестяще, — она показала на продырявленные жестянки.

Харт смутился. Ему было приятно услышать похвалу из уст такой женщины. Он поднялся, застегнул пуговицы на рубашке, снова сел, покрутил головой по сторонам и, желая побороть смущение, нарочито грубо крикнул:

— Куда запропастился этот чертов Джоунс? Он определенно хочет моей гибели!

Элеонора пропустила мимо ушей сетования Харта и поинтересовалась:

— Где вы научились так стрелять? — Она не могла не понять, что такой разговор будет приятен Харту.