Час пробил

— Разумеется, — Элеонора дружелюбно кивнула и подумала: «Как хорошо делать в жизни нечто такое, чтобы можно было в один, прекрасный момент спросить: я свободна? И, получив утвердительный ответ, сразу выкинуть все из головы».

У нее — хорошо это или плоха — совершенно другая работа. Ее работа вовсе не кончилась, как только она захлопнула дверцу автомобиля, что привез ее из Роктауна домой, к дочке. Напротив — все впереди. Ее работа начнется ночью, когда она ляжет в постель, вытянет ноги, уставшие за день бесконечной беготни по изнывающему от жары городку. Ее работа не прекратится, даже когда она будет прислушиваться к мерному дыханию Нэнси, доносящемуся из соседней комнаты. Ее работа…

Все эти Лоу-, Харты, садовники, служанки и неотразимые ухажеры с неистребимым налетом провинции — все они соберутся вокруг нее. Соберутся ночью, гримасничая и хохоча. Они будут выкрикивать: «Ну, кто из нас? Кто? Догадайся! Ты же — Элеонора Уайтлоу, почти знаменитость. Так кто же? Не скажешь кто, не получишь денег! А если не получишь денег, на что жить тебе и твоей дочке? На что? Вот видишь, мы спрашиваем: кто? кто был в комнате Лоу? А получается: на что? на что ты будешь жить?»

— Мама! Ты мне что-нибудь купила? — спросила маленькая Нэнси.

Элеонора посмотрела на нее. Поразительное сходство с

отцом, особенно глаза: казалось, они попросту перепрыгнули с. его лица на лицо дочери… Лукавые, светлые, искрящиеся весельем и надеждой…

— Конечно. — Миссис Уайтлоу привлекла дочку к себе. — Купила, купила. Если я однажды чего-нибудь не куплю тебе, ты меня домой не пустишь: придется ночевать в скверике.

— Придется ночевать в скверике, — повторила Нэнси, закрыла глаза, послюнявила пальчик, дотронулась им до лица матери — таким у них был условный знак поцелуя — и, широко раскрыв глаза, выкрикнула: — Не придется тебе ночевать в скверике! Будешь спать дома! Я не разрешаю шататься по скверам ночью!

Элеонора слишком устала за сегодняшний день, ее хватило только на то, чтобы тихо спросить: почему?

— Потому что я тебя люблю, а по скверикам ходят всякие дядьки, которых ты ловишь, и убивают всех подряд.

Они поужинали. Элеонора постелила дочке, пожелала увидеть хороший сон, поцеловала в лобик и вышла, чуть прикрыв дверь. Только она успела лечь, как перед ней замаячил грузный Харт и, вытирая шею огромным платком, вкрадчиво сказал: «Обязательно завтра зайдите ко мне. Иначе вам многое не понять». Садовник Пит прихромал вслед за ним и сразу выпалил: «Много машин было. Понимаете? Много машин». Потом появилась Розалин Лоу, она была, как всегда, холодна и виртуозно владела бровями: «Я очень люблю своего сына, милочка. Очень! Вот в чем дело». Затем появился Джоунс и совершенно неожиданно предложил, кивнув на миссис Лоу: «Ее надо отправить в бровячий цирк», — и, заметив недоумение Элеоноры, пояснил, что бровячий цирк — это цирк, в котором двигают бровями. «Пока, ребята, я сплю», — лениво подумала Элеонора.

Солнце светит в комнату. Теплые пятна лежат на одеяле девочки, которое сбилось у ног, а рубашка, наоборот, задралась к самой шее. Миссис Уайтлоу, уже одетая, склонилась над кроваткой, она целует девочку и, выходя из квартиры, шепотом говорит девушке-няне:

— Пожалуйста, погуляйте сегодня подольше: по-моему, она бледненькая последнее время.

— Вы так считаете? — спрашивает девушка, впрочем не желая досадить Элеоноре, а просто искренне интересуясь мнением хозяйки.

Элеонора все понимает и, уже стоя в дверях, дружелюбно отвечает:

— К сожалению…

Дверь захлопывается, и ее маленькая дочка еще один день проведет одна, спрашивая через каждый час после школы, а иногда и чаще: когда же мама вернется наконец? «Бе-зо-бра-зие!» — добавляет она, мастерски копируя бабушку.

Когда показались окраины Роктауна, солнце палило вовсю, так же как вчера, а может, и еще сильнее. Элеонора остановила машину почти там же, где вчера ее оштрафовали, но уже вне пределов действия запрета. Осмотрела себя в зеркальце заднего вида, поправила волосы и направилась к белой распахнутой настежь двери полиции. В проеме, как и вчера, стоял Джоунс и, казалось, дымился от безделья, все так же беззастенчиво рассматривая Элеонору. Но поскольку она объяснила лричины повышенного внимания к женщинам тонкостью его натуры, вчерашней неприязни не осталось. Она дружелюбно спросила:

— Вас, кажется, зовут Джоунс?

Он тяжело задышал, стараясь побороть смущение, спрятал неухоженные руки за спину и неуклюже пробормотал:

— Пожалуй, вы правы, мисс.

— Не мисс, а миссис.

— Извините, я ничего такого не имел в виду, — еле слышно прошелестел Джоунс и еще больше покраснел.

— Я — миссис Уайтлоу. — Элеонора пребывала еще в том возрасте, когда явное смущение мужчин почему-то доставляет удовольствие, даже если эти мужчины вам совершенно не интересны. — Ваш шеф, мистер Харт, на месте?

К этому моменту Джоунс уже взял себя в руки и членораздельно ответил:

— Полагаю, на месте, миссис Уайтлоу.