Час пробил

Элеонора попросила проводить ее. Джоунс пропустил гостью перед собой, потом догадался, что, шествуя позади, ему не проводить Элеонору в полном смысле этого слова, продвинулся вперед, вжимаясь в стенку так, чтобы и на секунду не задеть плечом или локтем. Они прошли по неширокому коридору. В одной из раскрытых дверей были видны небольшие шкафчики-раздевалки, как в бассейне. В них висела одежда полицейских, которые приезжали на работу в штатском и только в этой комнате напяливали на себя форму и необходимые причиндалы. «Если не знать Джоунса в лицо, а видеть его спину, то он может даже понравиться, — миссис Уайтлоу, рассматривая широкие плечи и хорошо посаженную голову полицейского, поймала себя на этой мысли и усмехнулась. — Все мы любим подсматривать друг за другом, — только некоторые, как я, делают это исподтишка, а другие совершенно открыто. И неизвестно, что лучше».

Джоунс резко остановился, распахнул дверь, и Элеонора увидела Харта. Капитан сидел за массивным столом, заваленным пивными банками, какими-то бумажками-п конечно же платками самых различных расцветок и размеров. Платки были страстью Харта: один болтался на шее, другой торчал из кармана форменной рубашки, третий, пе тот, что вчера, но тоже огромный и пестрый, он сжимал в руке.

Харт встал, загромыхал вертящимся креслом, широко раскинул руки и вместо приветствия сказал:

— О! Кто к нам пожаловал! Злостная нарушительница! Так я говорю, Джоунс?

— Я так не думаю, сэр, — совершенно серьезно ответил полицейский, который теперь поменялся местами с Элеонорой и разглядывал ее так же истово, как и всегда и всех представительниц противоположного пола.

— Садитесь! Садитесь сюда. — Харт был само радушие. Элеонора присела на кончик видавшего виды стула, она надеялась, что именно здесь получит ответ на многие вопросы, которые еще вчера ставили ее в тупик. — Я рад, миссис Уайтлоу, что, несмотря на занятость и, как бы это сказать, некоторую популярность — не обижайтесь, здоровую популярность, — которая, как ни крути, так часто портит людей, вы нашли время навестить меня. Обычно полиция и частные детективы недолюбливают друг друга. — Он хитро прищурился. — А вы часто видели двух людей, зарабатывающих себе на хлеб одинаковым способом и еще умудряющихся быть в ладах? Разве что мы с Джоунсом? — Он подмигнул помощнику. — Да вот и с вами хотелось бы ладить. Не против?

— Я — за, — поддержала Элеонора. «Не прост Харт: гибок, умен, и никак нельзя сказать, что его преувеличенная любезность без тени корысти».

— Бедный мистер Лоу. Страшная неприятность. Но, — Харт с усмешкой погладил брюхо, — все мы стареем. Увы! — Он с сожалением осмотрел себя и привычным жестом дотронулся до макушки. — Для нас, я имею в виду для полиции, происшедшее интереса не представляет. Обычное дело. Паралич. Правда, мистер Лоу не стар. Чуть за сорок. Что поделаешь? Болезни молодеют, черт их дери. Да, молодеют, а мы стареем. — Он вытер шею, тоскливо посмотрел на банки из-под пива и, перехватив взгляд Элеоноры, заметил — Банки

пустые. Стрелял вчера. Видите? — Харт протянул миссис Уайтлоу ярко разрисованную банку с дыркой посередине. — Люблю пострелять. И мистер Лоу любил. Я лично к мистеру Лоу отношусь прохладно, как, впрочем, и он ко мне. — Капитан подбросил банку на ладони. — Я в параличах ничего по смыслю. Но почему человек, перед тем как его разбивает этот проклятый паралич, начинает палить из ружья, по могу попять. — Он замолчал и резким движением сбросил банки со стола. Пустые жестянки загрохотали. Элеонора вздрогнула. Джоунс не шелохнулся. — Извините! Не могу!

Осталось не совсем ясным, к чему относится извинение, — то ли к банкам, так яростно сброшенным со стола, то ли к человеку, который, перед тем как его разбивает паралич, начинает палить из ружья.

Джоунс наклонился, невозмутимо собрал банки в большой бумажный пакет и вышел из кабинета. Капитан кивнул вслед:

— Толковый парень! Хоть и не подумаешь с виду. Нюх как у лисы. Вчера спрашиваю: «Что ты думаешь про все про это с мистером Лоу? Может быть, ты чего заметил в тот день?» Отвечает: «Машин много было в тот вечер». (Элеонора подобралась.) «Каких машин?» — спрашиваю. «Не наших, не городских — городские я по звуку мотора все узнаю». — «А сколько машин?» — уточняю. «Во всяком случае, две не наши, не городские машины были в Роктауне». Что я хочу этим сказать? Значит, было именно две машины, не три и не сто сорок восемь, а именно две. Все, что он говорит, — верняк, хотя к истории с Лоу, думаю, отношения не имеет.

Элеонора, вспомнив, слова садовника Пита о машинах в вечер, предшествовавший трагедии с Лоу, могла и должна была думадъ иначе.