Час пробил

Сначала надо разбить всех, кого она встретила сегодня, на приятных и неприятных. Конечно, такая классификация весьма спорна, но для себя она часто ею пользовалась в начале дела. С чего-то же надо начинать. К тому же бывший шеф, с сожалением отпуская ее с работы, говорил: «Женщина-сыщик встречается не часто, а раз так, вы должны научиться максимально использовать женскую интуицию в нашем деле, я подчеркиваю: именно женскую». Поэтому Элеонора делила всех, кого, она встретила сегодня, на плохих и хороших. Кроме того, в ее классификации существовали типы, которые в равной степени могли считаться как хорошими, так и плохими. К безусловно хорошим Элеонора отнесла садовника Пита, к безусловно плохим — миссис Розалин Лоу и Марио Лиджо, которого даже не видела. И наконец, к промежуточному типу она отнесла самого Харта и Лиззи Шо. Полицейский Джоунс вообще не был ею включен ни в какой тип, поскольку казался ей фигурой совершенно незначительной во всей этой истории.

Марио Лиджо сидел в бюро. Вдоль стен стояли крышки гробов, обитые изнутри самыми разными по цвету и. качеству материалами, точно отвечающими финансовым возможностям будущих покойников или их близких. Марио был расстроен, потому что ему с его делами никак не стоило оказываться вечером в доме, где ночью происходят, такие идиотские события. Конечно, его дурочка, как называл он про себя Лиззи Шо, скажет, что он ушел еще задолго до ночной пальбы. Но кто это подтвердит? А Лиззи никто не поверит, зная, в каких отношениях она с Марио. Толстый ублюдок Харт посадит его перед собой, раскроет бредни таких же легавых, как он — правда, с налетом гальской легкости, — и скажет: «Началось? Я предупреждал, Казанова, — это не Европа. Здесь тебя упекут в два счета, и никакие вздыхательницы не помогут. Нашему судье семьдесят два года, а когда он напяливает парик, то ему и все сто семьдесят можно дать. Самому младшему из присяжных окажется за шестьдесят, семья для них — святыня, так что на твою фигуру, вместе с твоими метр девяносто два, всем просто наплевать, а вот то, что ты, сукин сын, спишь с католичкой и морочишь ей голову — тебе зачтется. К тому же мистер Лоу — один из самых уважаемых людей Роктауна, в том смысле, что денег у него до черта. Теперь прикинь, если не удастся раскопать, кто же действительно приходил к Лоу в три часа ночи, то кого-то же надо будет наказать, и этим кем-т о будешь ты. И именно потому, что приперся в дом Лоу в злополучный вечер. Не сделай ты этого — виноватого, как всегда, стали бы искать цветом кожи потемнее, а так уж, извини, наш. гордый латинянин».

Лиджо встал, прислонил лежащую на полу крышку к стене. Теперь у шероховатой тусклой стены стоял арсенал из семи крышек, которыми можно было прикрыть грехи многогрешных жителей Роктауна, отправляющихся в последний путь.

Самое скверное, что в этом чертовом городишке у него не было друзей, к которым можно обратиться за помощью. Никто не стал бы запугивать кого-либо ради него, Лиджо, никто не стал бы брать деньги, которые в принципе здесь

берут, как и везде, но он, Марио, не знал, сколько, кому и как здесь следует давать. Недаром один из друзей говорил ему перед отъездом: «Не суйся туда! У них там свои правила, и нам их ни черта не понять до самой смерти. Клянусь девой Марией!»

Единственный человек, с кем можно быть откровенным и то в известных пределах, — Розалин Лоу. Они познакомились более года назад, когда Розалин отдыхала в Европе. К тому времени Лиджо сильно устал от приключений, а его обожательницы стали значительно прижимистее, особенно в заключительной фазе романа. Друзья объяснили это, с одной стороны, инфляцией — они с гордостью произносили звучное слово, не сходящее со страниц газет, с другой стороны, полчищами черноглазых мальчиков, оливковой кожей и фигурами никак не уступающих Лиджо, но обладающих явным преимуществом — им по семнадцать, в то время как Марио уже перевалило за двадцать четыре. Один из его ближайших друзей, тоже альфонс-профессионал, говорил: «В нашем деле еще сложнее, чем бабам. У тех хоть есть косметика, а нам что делать? Да еще пей и кури с этими курвами до одурения».

Поэтому, когда появилась Розалин Лоу, Лиджо решил сделать решающий шаг. Он удачно симулировал влюбленность: в конце концов, от естественности игры зависело его будущее. Миссис Лоу вначале отнеслась с должной осторожностью к обожанию Лиджо — ей было далеко не двадцать, и она далеко не в первый раз отдыхала на знойном Лазурном берегу. Но, по-видимому, каждой женщине свойственно ошибаться относительно тех чувств, которые она может вызвать у мужчины. Прекрасное заблуждение, иначе женщины были бы попросту невыносимы.

Миссис Лоу рассчитывала пробыть в Европе не более месяца, а пробыла более двух. В письмах к сыну, а общаться с ним на расстоянии было единственной обязанностью, которую она свято выполняла, она писала:

«Мой мальчик!